— Шо ж цэ роблется?! Партизаны вже начали своих обирать?

— Колы понадобилось, мужикив мы отдалы Червоной Армии!

— И синов своих теж з нею послалы!

— А клячу якусь мы б стали жалеть, колы не була б она одна на усём хуторе?!

— Пахать ж придется, щоб дитишек прокормить, а чем?

— З голодухи помрут воны у нас!..

Было шумно. Лились слезы по морщинистым, без времени состарившимся лицам женщин.

Сидор Артемович не прерывал, вслушивался в каждое слово. Наконец, когда ему стало ясно, что произошло, неторопливо приподнял правую руку с загнутыми до отказа двумя пальцами, спокойно сказал:

— Зараз погодьте! Поняв все. Тильки вот шо: тому людине, который назвал себя партизаном, вы казалы, шо на хуторе це пислидний конь?

Женщины снова наперебой заговорили:

— Казалы ему, а то ж нет?!

— Вин тоды достав ливорвер да так стрельне, шо мы все враз попадали на землю, а колы повставали — одна тильки пыль була видна… Ускакал з нашим конякой в пристяжку!

Ковпак расспросил женщин, как был одет тот партизан, как выглядел, какое оружие имел при себе. Женщины охотно отвечали. Поняв, кто совершил такой проступок, Ковпак не стал устраивать «очную ставку», поморщился, словно от зубной боли, и решительно прервал разговорившихся женщин:

— Вот шо: идить себе на хутор и не волнуйтесь. Коня получите обратно. И не тильки своего… Цэ для того, штоб мали з чем пахать и детишек кормиты. Всем понятно?

Женщины снова поклонились до самой земли. Ковпак не на шутку рассердился:

— Вы шо тут, як рабыни перед барином сгибаетесь до земли! — прикрикнул он. — Ну-ка, подымайтесь и марш до дому!

Женщины поспешно выпрямились и, стыдливо пятясь, стали удаляться, продолжая извиняться и благодарить.

С хмурым видом Сидор Артемович вернулся в штаб, гнев подкатывал к его горлу. Сразу приказал он вызвать батальонного хозяйственника Разина.

Рапортуя о прибытии, Семен Разин вдруг звонко щелкнул каблуками, хотел было еще и выпятить грудь, вскинуть голову, но, уловив суровый взгляд Ковпака, тотчас же спохватился.

Это мимолетное замешательство старшины не ускользнуло от Ковпака. Едва сдерживая негодование, он спросил старшину в упор:

— Скильки времени служил у немчакив?

Вопрос этот подействовал на Разина, как удар хлыстом. Он чуть вздрогнул, сжал зубы, побледнел, но, тут же овладев собою, пожал плечами, едва заметно усмехнулся и тоном человека, удивленного и даже в некоторой мере обиженного, ответил:

— Я?! Нет… Не служил у немцев, товарищ командир соединения! — качнул он отрицательно головой. — С чего это вы…

— А откуда у тебя фашистские повадки?

Снова Разин пожал плечами: на его потемневшем лице застыло тревожное выражение с невинной гримасой.

— Какие повадки? — тихо, будто рассуждая сам с собой, переспросил Разин. — Неоткуда им быть у меня…

Ковпак недоверчиво взглянул на старшину поверх сползших на кончик носа очков с круглыми стеклышками в тонкой металлической оправе и нарочито спокойно спросил:

— Колы мы тут стояли в прошлый раз, ты брав коня на хуторе у жинок?

— На хуторе?.. Коня? У женщин? — наморщив лоб и слегка запинаясь, ответил Разин, делая вид, будто не помнит или не понимает, о чем идет речь, но, сообразив, что ничего ему не будет, если чистосердечно признается, внезапно заторопился: — Да, верно… Взял л коня, товарищ командир соединения!

— Колы признаешь, тоды послухаемо, як цэ произошло… — заметил Ковпак, поглаживая двумя пальцами остроконечную бородку. — Докладывай!

Беспокойно забегавшие было глаза старшины остепенились, и взглядом, и спокойным тоном откровенного рассказа Разин старался подчеркнуть, что не чувствует за собой никакой вины. Он и в самом деле ничего не утаил. Улыбаясь и вроде бы даже обрадованный, Разин заключил:

— А то, что разок я стрельнул в воздух — виноват… Но когда было растолковывать женщинам, если на заставе наши люди гибнут?!

Сдерживая, гнев, слушал Сидор Артемович исповедь старшины. Когда тот замолчал, Ковпак едва слышно, но твердо сказал:

— Не позднее завтрашнего вечера доложить о возвращении на хутор коня. А за самоуправство и пальбу приказываю дать жинкам еще одну лошадь. Но брать ее в соединении или у кого-либо из советских граждан запрещаю. Тильки у немакив! Ясно?

К утру следующего дня старшина, доложив о выполнении приказа, положил на стол расписку колхозниц о получении двух лошадей и постромок, а также удостоверение, «аусвайс» гитлеровского фельдфебеля, его автомат с обоймами и парабеллум.

— Есть еще и седло, — сказал Разин. — Совершенно новенькое. Оно в сенцах… Для вас его оставил, товарищ командир! Если разрешите — принесу?