Сегодня вхожу под кров Елисеевского как простой смертный. «И вот стою я перед вами – простой русский мужик!» Как-то я имел неосторожность зайти сюда с другом-архитектором. Сколько же пришлось услышать неприличных слов, произнесенных нарочито громко, с максимальным восторгом! Там было что-то такое: балясины, пилоны, анфилады, полуколонны, аркады… В общем, натерпелся сраму-позору – на полжизни хватит. С тех пор захожу в этот дворец пищевого безобразия очами вниз, не обращая внимания на архитектуру, и по привычке занимаю очередь в рыбный отдел.

Когда-то к нам в издательство захаживал один именитый писатель, из тех старичков, которые помнили «Елисей» времен НЭПа. Он всегда приносил с собой пару-тройку селёдочек марки «залом» – обязательно с икрой и красными глазами. Именно с красными, потому что во-первых, это признак свежести, во-вторых, малосольности. Мы освобождали гурману половину стола и расстилали ватман. Старик обнажал хищное лезвие немецкого кинжала, нежно разделывал рыбий трупик, расчленял его на равные части и раскладывал по кусочкам бородинского хлеба на пластинки сливочного масла, но так, чтобы каждому досталась порция мелкой фиолетовой икры. Завершали композицию кольца лука и веточки петрушки. После его угощения мы набрасывались сначала на чай, а потом на его рукописные листы но уже с таким вниманием, будто он последняя надежда всемирной литературы.

Вернуться обратно из страны воспоминаний в настоящее время заставил меня вопрос соседа по очереди.

– Сначала селёдочки, потом бородинского и еще мечниковской простокваши? – спросил он с улыбкой.

– Примерно так, – кивнул я. – Только добавьте ананас и шампанское.

– Значит, намечается романтический вечер с дамой?

– Ну да, с женой.

– Значит, браконьер, – констатировал он, – в смысле женатик. Повезло женщине, – сказал он мечтательно. – Немногие мужья покупают женам шампанское. Я не покупал.

– И как результат?

– Как видите, – вздохнул он печально, позволяя всесторонне обозреть свою холостяцкую неприкаянность.

В верхней области груди у меня зародилась волна жалости к человеку. Она мягко ухнула по дну диафрагмы и ударила в лобные доли мозговых полушарий. В таких случаях обычно моя воля ослабевала, и я отдавался потоку эмоций. Все-таки в жалости есть некая подспудная сладость.

– Андрей. – Сунул ему ладонь.

– Федя, – отозвался он.

Подоспела моя очередь выбирать селедочку. Несколькими почти профессиональными фразами я обозначил задачу. Дама в белом коротко кивнула, как своему, и положила на весы именно такой товар, какой нужно – красные глаза, брюшки полны икрой, серебристая мясистая спинка. «Зачитайте гражданке права, я её забираю», – проворчал я под нос.

…А в это самое время продолжалась непрестанная беседа:

– Полностью – Федор?

– Нет, Федерико. Папа был фанатом Феллини.

– Сочувствую повторно.

– Да нет, уже привык. И дело даже не в этом. Тут другое!..

И он посмотрел на меня так, что волна жалости из лобных долей ухнула вниз, без задёву пронеслась сквозь диафрагму и хлестнула по пяткам. Видимо, это как-то отобразилось на моей внешности, потому что он сказал:

– Это хорошо, что ты такой зеленый и плоский.

– Что ж в этом хорошего?

– То, что мне предоставляется возможность помочь доброму человеку.

И в тот миг я понял, что сопротивляться этому бесполезно. Это как поздравления с двадцать третьим февраля – неотвратимы, поэтому бесполезно объяснять, насколько тебе это не нужно. Вздохнул, похвалил удачную работу торговой дамы в белом и отправился за мечниковской простоквашей, потом за шампанским, потом за ананасом…

…Мы с Федей сидели в кафе на балконе кинотеатра, потом в комнате коммуналки перекусывали яичницей, «потом в саду, где детские грибочки, потом не помню…», хотя нет, помню! Мы же вышли на площадь и там аккурат под сенью памятника Пушкину житель Питера спросил, указывая на красную букву «М»: «А не мужской ли туалет это?» – «Нет, это метро, и там дальше тоже не то, а «Макдональд» Он кивнул и пригласил нас в гости. Мы, не раздумывая, согласились. В едином порыве. Нам представилось кощунством отказаться от поездки в Северную столицу, к тому же в обществе столь приятного во всех отношениях, крайне интеллигентного, гостеприимного человека. Поэтому мы все дружно спустились в метро и направились на Комсомольскую площадь.

Слева от меня сидел Федя, справа мальчик, я поискал глазами петербуржца, не нашел… Зато увидел девушку лет пятнадцати дивной красоты. Федя несколько раз порывался познакомиться с ней, но я дергал его за предплечье и сажал обратно. Девушка смотрела на меня с благодарностью огромными синими глазами с длиннющими ресницами, я на неё, девушка смущалась и краснела, а я был не в силах оторвать от неё восхищенного взгляда. Да, милое создание, не долго тебе с такими данными ездить в метро, подумал я.

Потом дернули за правый рукав меня. Я посмотрел на мальчика. Он молча показал на мою довольно тяжелую сумку, которая ввиду тряски и моего недосмотра съехала с моих тощих колен на его, еще более тощие. Я извинился и поправил сумку.

– Ты приезжий? – спросил мальчик.

– Нет, уезжий, – сострил я и чуть было не воскликнул, как Михал Михалыч: «А ведь хорошо сказал, ребятки!» – Как вас зовут, юноша?

– Кирюша, – ответил мальчик.

– Нет, это неверно, – сказал я. – Такие солидные мужчины, как мы с тобой, должны и представляться как-то по-солидному.