– А я-то думал, кому я еще про свою одноэтажную Америку не рассказывал! – всплеснул ладонями Валерий Васильевич.

– Ты знаешь, Андрей, мы с Мотей решили на днях пожениться, – сообщил Василий своё, наболевшее.

– Тогда занимайте квартиру Игоря, в которой раньше Мотя жила. Я только иногда в комнату Игоря захожу посидеть вечерок. Остальная жилплощадь пустует. Будто Мотю ждет.

– Спасибо, Анрюха! Так ты как к нашей женитьбе относишься?

– Как я к этому отношусь? – спросил я изумленно. – Да какая разница, как кто-то там относится к твоей любви! Или ты хочешь алгеброй поверить сокровенную мистику высочайшего человеческого чувства? – Понесло меня по философским рытвинам и ухабам. – Или ты хочешь позволить по-научному ковыряться в человеке в поисках наличия любви? Представь себе, берешь девушку и – тре-е-есь ее по прическе! А как же, она-то в здравом уме разве позволит себя препарировать? А ты её, бесчувственную, беспомощную, беззащитную – кладешь на разделочный стол, берешь скальпель, делаешь полостной надрез и начинаешь по очереди разрезать органы: сердце, желудок, легкие, селезенку, кишечник… Вскрываешь, внимательно разглядываешь, есть ли там то, что тебя привлекает в девушке: любовь, нежность, верность, заботливость, обаяние? Расковырял несчастное тело, каждую мышцу, каждую жилочку от косточек отделил, а искомых ингредиентов не нашел. Что, нет их? Или они не видны? Или не обнаруживаются органами чувств? Но ведь тебе же рассказывали, что это всё – любовь, нежность, обаяние… короче говоря, душа – есть! Должна, просто обязана быть эта самая таинственная и непостижимая! А ты разделал юное, нежное, грациозное девичье тело, а самого главного не нашел. Дальше отправляешь истерзанное тело в морг, а сам – пулю в лоб и в пропасть. Ну нельзя, никак нельзя вычислить любовь, нельзя никому, кроме тебя самого, почувствовать её высоту и даже величие, если её нет у тебя и если нет её у твоей Моти. Так что ты, Василий, давай сам, по-мужски ответственно решай: есть любовь и послужит ли она основанием твоей будущей семьи. …Или нет.

– Сильно сказано! – сдавленно произнес Вася, с трудом вернув челюсти обычное состояние. – А я тебе скоро свой роман принесу. На прочитку. Знаешь, как я его назвал? «Третье иго». Было на Руси иго монголо-татарское, потом – польско-католическое, а сейчас – третье, атеистическое.

– Интересно, – сказал я задумчиво, – как ты нас будешь от этого третьего ига освобождать!..

– Понимаешь, Боренька, нынешнее искусство, как бы оно изысканно и утонченно это не делало, но все-таки занимается смакованием греха, а значит оно априори порочно, – хрипло басил Юрий Ильич, видимо, пытаясь поставить точку в затянувшемся споре.

– Мальчики, вы не представляете, как я вас всех люблю! – восклицала румяная Марина. – И даже не знаю, кого больше…

В общем, юбилей продолжился в подземелье. Проводил я гостей только после закрытия клуба, то есть глубоко за полночь.

Совершенно усталым и предельно опустошенным вернулся я домой. Открыл дверь своим ключом и встал, как дубиной оглушенный. В дальней комнате, в дверном проёме увидел обнаженные ноги Даши. Она лежала. Дорогу к ней преграждал смуглый молодой человек в стильном черном костюме. Он сидел на стуле и спокойно смотрел на меня в упор. Я метнулся было на кухню, где оставил отцовский пистолет, но нежданный гость достал ТТ из внутреннего кармана пиджака и тихо спросил:

– Ты за ним отправился?

И я снова остолбенел. Во рту стало сухо, я не мог ни двигаться, ни промолвить ни единого слова.

– Я Алик, – сказал тот, приподнявшись со стула и вежливо поклонившись. – Даша наверное рассказала обо мне. Я ее жених! А ты влез в наши отношения, как волк в чужой дом.

– Это я-то волк в чужом доме! – прорвало меня, наконец.

– Да. Ты. – Парень был спокоен, как смертник в поясе шахида.

Наконец, он встал и медленно подошел ко мне. Протянул мне пистолет и сказал:

– Если ты мужчина, застрели меня.

Отшатнувшись, я отрицательно замотал головой:

– Нет, людей я не убиваю – я в Бога верю, – сказал первое, что взошло на ум.

– Какой же ты мужчина? – просипел он с ненавистью. – Даже отомстить по-человечески не можешь!

– Месть только умножает зло, – прошептал я, глядя в его колючие черные глаза. – Господь велит делать не зло, а добро. …Как бы это не было противно иной раз…

– Вот поэтому мы вас всегда побеждали и будем побеждать, – сказал горец.

– Это мы еще посмотрим.

– Посмотрим! – вскричал он, брызнув слюной. – Ладно, урус, я тебе покажу кто из нас мужчина.

Его глаза будто залило чернотой – не только зрачки и радужную оболочку, но даже белки, казалось, почернели от звериной ненависти. Алик медленно поднял пистолет и направил мне в лоб. Я про себя читал Иисусову молитву, молча смотрел ему в глаза и чувствовал, как сначала тело, а потом и душа онемели, как челюсть от укола новокаина. Черный зрачок оружейного ствола, готовый в любую секунду выпустить свинец и разнести мой череп, расплылся и повис чуть выше этой пары горящих углей.

Пронеслась в голове фраза из какого-то американского фильма: «Из его глаз смердит преисподней!»

Вспомнилась Мотя с её криминальными проблемами и мысль о том, что у сестёр обычно сходная судьба. Видимо, и мне нужно пройти путём, который так достойно преодолел Созерцатель. Да ведь он и сам предупреждал меня, что прежде чем я в полной мере получу дар созерцания, мне придётся пройти через серьёзные скорби. Как там у Исаака Сирина: «Бог не даёт великого дарования без великих искушений».

Время будто остановилось. Минута превратилось в клейкую резину, она растянулась и по-змеиному обвилась петлей вокруг моей шеи.

Ох, чтобы стало со мной в тот момент, если бы не спасительная Иисусова молитва! Эти родные, восхитительно привычные восемь слов, возносящие хрупкое человеческое создание до высот, где вечно пребывает Спаситель человечества! Как живо они пульсировали во мне, удерживая на краю пропасти спасительной надеждой!

– Я покажу тебе, как поступают настоящие мужчины, – прошипел горец, все более впадая в бешенство.