– Вы серьезно? – спросила Марина, оглядывая нас троих. – Надеюсь, это не какая-нибудь тоталитарная секта фанатиков?

– Ну что вы, – протянул старик, – за нами тысячелетняя традиция родного Православия.

– Тогда конечно, – успокоилась девушка. – Зачем нам чужая шизофрения, когда есть своя истина, проверенная веками. Верно?

– Абсолютно, – подтвердили мы, согласно кивнув.

– Вы меня заинтересовали, – сказала девушка. – Примите меня в своё общество любителей истины.

– Примерно этого мы и добивались своим пацифистским экстремизмом, – сказал старик. Потом хлопнул в ладоши и торжественно произнес: – А теперь, когда наша милая барышня вышла, наконец, из дебилостремительного дискурса и встала на путь поиска единственной истины, мы наградим её вкушением блюд. Финита ля трагедия! За стол, господа! Не зря же вы потратились и всё это принесли.

Старик встал, обратился к красному углу с иконами, торжественно прочел «Отче наш» и красиво перекрестил яства и питие. После такого зачина, хотелось не есть, но – благочестиво вкушать трапезу. После салатов и перед крем-супом от Дольфа раздался громкий треск, мы вздрогнули, а оконное стекло мелко задрожало. Старик даже не оторвал глаз от оливкового цвета густой жидкости в дулёвской тарелке с красно-золотым ободком и продолжал невозмутимо черпать жижу сияющей серебряной ложкой мстерской чеканки.

– Это что, – наконец, произнес он, завершив исчерпывающий процесс, – шалят лукашки слегка. Пугают, чтобы не забывал народ честной лоб крестить. Здесь-то еще терпимо. А вот есть у меня знакомый друг по фамилии Ежов – внучатый племянник того самого политического деятеля, в честь которого целый период жизни нашего народа назван «Ежовщиной». Так вот у моего несчастного друга в доме скелеты из шкафов вываливаются пачками. Он, бедный, вынужден буквально каждый день не приходить в сознание, чтобы его не повредить и не свихнуться. Это в старых домах такая традиция.

Я вполовину глаза поглядел на Марину. Девушка, побледнела до такой степени, что побелели даже веснушки, некогда бордовые губы и карие глаза. Волосы её вздыбились еще выше и шире наподобие пионерского костра, вспыхнувшего от всплеска бензина из ведра решительным пионервожатым. Я сам, признаться, за время нахождения в этом порядошном доме несколько раз отключался, падал в обморок и умирал от страха. Правда, всеми силами виду не подавал, только поэтому моей слабости никто не заметил. Никто кроме премудрого старика. Это мне открылось, когда он вроде бы издалека начал свой мудрый сказ:

– Вот кушаю я эти дивные блюда, а сам нет, нет, да вспомню чарующий вкус овсяной каши, поднесенной к нашему столу моей школьной любовью Тонечкой. И столько в той каше было невыплаканной любви, растоптанной внуками, что я вспомнил своих детей и решил следующее. А не отписать ли этот дом со всем содержимым нашему Андрею, потому что он этого заслуживает, как никто. Можно бы, конечно, отписать это Борису, но он итак до неприличия обеспечен…

– Бесконечно признателен вам, Юрий Ильич, – сказал я, – но вынужден отказаться от вашей собственности. Видите ли, я очень серьезно отношусь к словам одного умиравшего монаха. Ему предложили мешок золота, а он сказал: если я возьму сие, то даже до Божиего суда не дойду, золото сразу утянет меня в преисподнюю, как тяжелый камень в болотную трясину. Так что это не для меня. Простите.

– Нечто вроде этого я и ожидал, – невозмутимо сказал старик. – Но ты ведь, сынок, можешь продать всё это, а вырученные деньги раздать церквам и нищим.

– Боюсь, не успеть. А что если конец настигнет меня в тот миг, как я буду с мешком золота носиться по инстанциям? Вы лучше отдайте всё это Марине. Она девушка сильная, полная жизни, у неё гораздо больше шансов успешно дойти до финиша.

– Марина, ты примешь наследство стоимостью более десяти миллионов евро? Кстати, она постоянно растет. Вот мы тут сидим и блюда кушаем, а она – стоимость – растет.

– Нет, нет, мне тоже не надо, – сказала Марина, выставив бело-розовые ладоши в качестве щита. – Знаете, Юрий Ильич, а вы простите своих детей, помиритесь с ними, и пусть они пользуются этим на здоровье.

– Да, Борис, и где ты только таких хороших людей находишь? – спросил старик.

– Они сами находят меня, – сказал Борис. – Задремлешь вот так на лавочке, проснешься – а они уже сидят и ждут моего приглашения.

Юрий Ильич с минуту в раздумьях оглаживал бороду, бурчал, вытягивал губы, потом кивнул и сказал: – Да ведь барышня права. Сделаю, как она сказала. А положить Мариночке за это морковного торта и поставить Сен-Санса!

Пока мы с Борисом отрезали кусок кондитерского шедевра и располагали его на раритетной тарелке, старик извлек новый диск и опустил на него адаптер. Зазвучала дивная мелодия.

– «Лебедь» из «Карнавала животных», – воскликнул я. – С детства лишь три мелодии понравились и запомнились мне из классического репертуара уроков музыки и пения, и уже две из них я услышал этом доме.

– Андрей, а третья-то какая? – спросил Юрий Ильич.

– «Avе Maria» Шуберта.

– Да, это то, что я попросил бы послушать перед смертью.