промочил одежонку. Один раз вновь появлялся гул в небе. Но теперь это было

западнее нас. Еще мы как-то заметили на небе белую полосу — след от реактивного

самолета. Захотелось поскорее выбраться из-под душного полога леса и, достигнув

высот, вновь осмотреть разом все окрестности, да и самих себя открыть всему

миру. Сколько уже натикало времени, мы не знали. Отдыхали. Снова брели. Летний

день долог… Наконец, перерывы стали все более частыми и продолжительными. И

лишь когда солнце угомонилось, в лесу сделалось несколько прохладнее. Я понял, что и сегодня нам спасателей не дождаться и до гор не добраться. Палец от долгой

ходьбы опять разболелся и закровоточил. Пашке пришлось сменить повязку. Я был

ей так благодарен за это. И зачем я только обижал эту девчонку? Ведь ей сейчас

было нелегко: таскаться тут по лесам и болотам голодной и уставшей, да еще и со

мной возиться — с человеком, часто ее обижавшим… Хотелось сделать для нее

что-нибудь доброе, приятное, чтобы она хотя бы улыбнулась, расслабилась. Но что

я мог? Когда солнце стало скатываться с небосклона, все мои мысли переключились

на решение проблемы нашего вероятного ночлега в лесу. Перспектива была

малоприятная: коротать темное время суток в компании змей, клещей, комаров да

муравьев.

А ведь в этих лесах еще

и медведи, и волки, и кабаны водятся! Тайга все-таки! Тут кое-кто даже с

сасквачами встречался! От столь грустных дум доброе мое настроение сильно

испортилось. Я взглянул на Пашку. Она выглядела крайне уставшей. Брела как-то

понуро, держа в руке сосновую веточку с шишкой на конце, и даже не отбивалась

от мошек. Всегда живые косички теперь как-то беспомощно свисали на расстегнутое

платье, из-под которого белела кружевная «ночнушка». Девчонка стоически

переносила все испытания. И это придавало сил и мне самому. И тут меня осенило: да ведь она, наверно, молится! Просит о помощи свою Параскеву! Интересно, что

она для нее сделает? Да и вообще интересно, кто она такая — эта святая Пятница?

Что за страдания претерпела, чтобы считаться великой мученицей? Как, где жила и

что делала? Надо было бы расспросить об этом у Пашки. Ход моих мыслей прервался

самым неожиданным образом, так как мы вдруг вышли на большую поляну, окруженную

елями и кустарником. Но не это нас удивило, а то, что прямо посреди этого

пространства, размером со школьный спортзал, красовалась аккуратно спиленная и

уложенная на земле толстая сосна, а прямо возле нее чернел здоровенный круг

кострища!

— Ого! — присвистнул я.

— Да тут, оказывается, были люди!

Однако, подбежав к

центру поляны, я увидел, что на обгоревшей земле уже растут какие-то

коричневые, оранжевые, ярко-красные, похожие на чайные чашечки, грибы.

— Жор, а здесь правда

кто-то отдыхал! — воскликнула Пашка, поднимая из травы пустую бутылку.

— Отдыхать-то отдыхал,

но боюсь, что это было еще прошлым летом.

— Да, жаль, конечно, но

ты прав… — согласилась девчонка, осматривая странные грибы.

— Какие забавные!

Впервые такие встречаю.

— Вот если б они были

еще и съедобны! — вздохнул я и прошелся по поляне.

На лес уже опускался

тихий золотистый вечер. Похоже, нам следовало бы заночевать именно здесь.

Разведем без опаски большой костер и как-нибудь возле него и перекантуемся до

рассвета. Главное, запасти дровец побольше. Я доложил свое решение Прасковье, и

она, тихо вздохнув, согласилась. Пошли, как говорится, в лес по дрова.

Осторожно, чтобы не напороться на разомлевшую от дневной жары змею, перетряхивали

валежник и стаскивали его к центру поляны. Потом я решил нарезать еловой лапки

для лежанки и удалился чуть подальше в глубь леса к скоплению молоденьких

изумрудных красавиц. Здесь я неожиданно наткнулся на небольшую полянку и — о, чудо! — увидел, что тут повсюду торчат крепыши-боровички!

— Ура! — издал я