Когда молодые выходили из собора, в них бросали овсом и ячменем, а некоторые и монетами. Андрей и Улита уселись в возок, устланный ковром и подушками, кучер хлестнул кнутом, и тройка коней рванулась с места; развевались по ветру разноцветные ленты, лисьи и волчьи хвосты, привешенные под дугой. Перед княжеским дворцом новобрачных с хлебом-солью и иконой в руках встречали Юрий Долгорукий и Серафима, благословили и повели во дворец; вокруг них крутились потешники, играли в сурны и бубны, строили уморительные рожи и кувыркались. Потом все уселись за стол, и началась свадьба.

Посажеными отцом и матерью у Улиты были Федор и Ефимия. Перед этим они только что поругались. При выезде из имения Федор первым вскочил на возок, а жена долго и с трудом вскарабкивалась следом за ним, при этом под ее грузным телом повозка резко наклонилась, а Федора угораздило при этом подшутить над ней:

– Смотри, на себя не опрокинь.

Сказано это было тихим голосом, в котором она усмотрела язвительные интонации. Потная, тяжело дыша, она хрипло и ненавистно ответила:

– Смотри у меня: двину локтем, с возка кувырком полетишь!

Он захохотал, и это окончательно вывело ее из себя. Она втиснулась в спинку сиденья и, нахохлившись, просидела так до самого Суздаля. И теперь за столом она была злой и сердитой, не отвечала на его вопросы, намеренно старалась не замечать.

За время совместной жизни он уже знал, что, как только ею овладевает дурное настроение, она начинает тянуться к вину. Так и на этот раз. Сначала Ефимия ждала, когда челядь нальет в ее чарку, но потом пододвинула поближе к себе кувшин с медовухой и стала наполнять ее самостоятельно.

Федор положил на ее ладонь руку, сказал, склонившись к уху:

– Воздержись немного, как бы плохо не стало.

Но она сердито оттолкнула его и продолжала свое дело.

«Ну и черт с ней, – подумал Федор. – Проспится, такая же будет».

Опытным взглядом бывалого любовника он стал оглядывать гостей. Его, конечно, в первую очередь интересовали женщины, а точнее, женщины незамужние. Он их угадывал с первого взгляда по тому, как они смотрели на него. Если равнодушно, значит, занятые, но если с интересом и огоньком в глазах, значит, к таким можно смело подходить и заводить разговор.

Почти тут же наткнулся на любопытствующий взгляд, направленный на него. Ага, птичка попалась в сетку, надо только умело ее достать оттуда. Он выпил еще чарку для храбрости, вышел из-за стола и направился к выходу, взглядом давая понять, что ждет ее улице. Она понимающе улыбнулась ему и тотчас зашепталась с соседками.

Все складывалось вроде хорошо, но тут к нему подошел боярин Драгомил, успевший запьянеть, обнял за плечи, повел на крыльцо. Вот напасть, вроде и не родня и не такой уж большой знакомый, а отвязаться нельзя: обидишь, а потом вдруг нечаянно судьба сведет где-нибудь на крутом перекрестке!

– Как живешь Федор, сын Степанов? – спросил его Драгомил, жарко дыша в лицо.

– Живем, Богу не жалуемся, – ответил Федор, осторожно освобождаясь из его объятий.

– Говорят, за женой большое имение отхватил? Или преувеличивают люди?

– Правду говорят.

– Молоток! И сестрицу за княжеского сына выдаешь?

– Выдаю.

– Завидую таким пронырливым и оборотистым. Сам бы хотел, да не получается!

– А ты постарайся, – уже не скрывая своей неприязни, ответил Федор и намерился вернуться во дворец.

– Постой, постой, – задержал его за рукав Драгомил. – А как ты соображаешь насчет вот этого?..

– Какого – вот этого?

– А такого! Ведь не кто-нибудь, а Юрий Долгорукий приказал казнить твоего и Улиты отца, боярина Степана Кучку. Как же ты отдаешь за его сына свою сестру? Или тебе княжеское имя память об отце замстило и совесть совсем потерял?

Кровь бросилась в лицо Федора. Молниеносным, хлестким ударом от груди врезал он Драгомилу в челюсть; тот без звука отлетел на несколько шагов и распластался на земле.

– Сучий потрох! – дрожа всем телом, проговорил Федор и, не разбирая дороги, попер куда-то в скопище домов и строений. Шел, спотыкаясь и натыкаясь на какие-то предметы, пару раз падал, вставал и снова шагал, изливая кипевшую злобу в бессвязных словах, срывавшихся с его уст.

Наконец остановился и огляделся. При свете заходящего солнца увидел, что находится возле купеческого терема, в котором жила Анастасия. Не думал, не гадал о ней сегодня, ноги сами привели. Поднялся на крыльцо, постучал. За дверью – тишина. Он стал снова упорно и настойчиво бить кулаком. Наконец дверь приоткрылась, вынырнула лохматая голова, спросила: