— Нет никакого повода волноваться за исход дела, Уолтер, так и доложите президенту. Мы полностью владеем ситуацией.

— Можно с полной убежденностью заверить его в успехе?

— Безусловно! (Ты только доложи, а там посмотрим. Конечно, пока нельзя считать, что дело в шляпе.)

— Прекрасно! И спасибо, что позвонили. Кстати, если президент выразит желание обсудить вопрос с вами лично, когда у вас будет время: попозже сегодня или завтра с утра?

— Я освобожусь от всех дел в любое удобное президенту время, Уолтер.

Очень правильно, что он позвонил. Не очень, правда, этично, но времена теперь сложные, убеждал себя Поулсон, подытоживая события дня. Оправдывает его и то, что от государственных учреждений в эти трудные времена требуются четкость и определенность, подчас даже смелость, в осуществлении перемен; только так нация под руководством президента Джоргенса сможет вновь обрести былую моральную устойчивость и некогда утраченный престиж, о необходимости возрождения которых не может быть двух мнений.

«В законе, точно в волшебном зеркале, прозреваем мы верное отражение не только собственной нашей жизни, но и жизней всех тех, кто жил прежде и оставил по себе след», — горделиво процитировал Поулсон вслух слова Оливера Вендела Холмса-младшего. С этой мыслью пришло чувство облегчения — на смену прежнему неверию и сомнению. «Если президент Соединенных Штатов назначил тебя председателем Верховного суда, — продолжал он про себя, — то будь добр поступать так, как положено, как лучше — для президента, для Верховного суда, для американского народа, наконец, невзирая ни на что…»

— Кто-кто? — переспросил Теллер, когда дежуривший на посту у входа сержант позвонил ему снизу на следующее утро.

— Миссис Темпл Коновер. Просит пропустить ее к вам по срочному делу.

— Пусть пройдет.

Он сидел в ожидании, силясь представить себе, что за дело — разве что какие-то сведения, относящиеся к убийству Сазерленда, — могло привести в ОУП молодую супругу верховного судьи. Что ж, посмотрим, зачем она пожаловала. Теллер только что вернулся с ежедневной утренней пятиминутки у Дориана Марса, который наговорил ему мало приятного.

В кабинет вошла Сесили Коновер.

— Простите, что врываюсь без предупреждения, — торопливо заговорила она, — но откладывать было нельзя.

— Присаживайтесь, миссис Коновер. Так чего нельзя откладывать?

Она села, скрестив ноги, поправила светлую челку. Теллер при всем желании не мог не поддаться ее женской чувственной притягательности. Красивая от природы, она, казалось, постоянно испытывает безотчетную потребность усиливать воздействие этой дарованной судьбой красоты. Сесили явно нервничала. Наигрыш или подлинное волнение, спрашивал себя Теллер.

— Возможно, я явилась не по адресу, — сказала она, — но это от полной растерянности. Просто не знаю, как поступить.

Он с улыбкой подался вперед, облокотясь о стол:

— По какому бы делу вы ни пришли ко мне, миссис Коновер, мы, я уверен, сможем его спокойно обсудить.

— Я редко тушуюсь, а сейчас что-то никак не могу собраться с мыслями, — Сесили села поглубже, перенеся вес тела с ног на сиденье, отчего тут же взметнулась до бедер мини-юбка.

— Как поживает ваш муж? — вежливо осведомился Теллер.

— Хорошо, очень хорошо. Он удивительный человек, хотя вы это и без меня прекрасно знаете. У нас в Америке его заслуги перед законом и… э-э… правосудием известны буквально каждому.

— Конечно, конечно. Непонятно только, как ему это удается. Вот на днях мне сказали, что он написал больше двадцати книг. Да и в журналах я постоянно вижу его фамилию. Мне бы половину его работоспособности, когда стукнет…

Своей улыбкой она постаралась снять возникшую неловкость.

— Мой муж, конечно, не молод, лейтенант, и со здоровьем у него неважно, но работает он по-прежнему безостановочно, да и как мужа мне не в чем его упрекнуть.

При упоминании о мужских качествах судьи Коновера Теллер поморщился: зачем она так? Зачем с порога извещать незнакомого тебе человека о вещах сугубо интимных? Переменив тему разговора, он спросил, как ей нравится постоянно быть на виду?

— Давно опротивело. Популярность меня угнетает. Я ведь в душе очень простая, замкнутая, живу своим домом, своими мыслями.

— Я так и подумал.

Ее неискренность и позерство начинали действовать ему на нервы. Скорей бы переходила к делу! Но нет, последовал еще один бессмысленный диалог, за ним второй. И тогда Теллер спросил ее напрямую: