— Так с каким делом вы ко мне пришли, миссис Коновер? Может быть, в связи с расследованием убийства Сазерленда?

Сложив бантиком губки, она обиженно отвернулась.

— Если вы хотите что-то сообщить следствию, поделиться какими-то соображениями, я вас с удовольствием выслушаю. Честно говоря, мне сейчас любая помощь кстати. Хотя, я понимаю, о некоторых вещах говорить трудно и больно и тем не менее… Можете высказываться совершенно откровенно, дальше меня это никуда не пойдет.

Она взглянула ему в лицо.

— Правда? Вы даете слово, что все сказанное останется в этой комнате?

Откинувшись на спинку кресла, Теллер закурил гвоздичную сигару.

— Зависит от того, что вы захотите мне сообщить, — сказал он, пуская к потолку облачко голубоватого дыма. — Если поделитесь информацией личного характера, то, смею вас заверить, она так и останется конфиденциальной, тут нет вопросов; если же ваше сообщение касается следствия, то я вам ничего обещать не смогу. Придется мне довериться, только и всего.

— Странно, но я чувствую, что могу вам доверять. У вас что-то есть в лице…

— Спасибо на добром слове. (Интересно, черт возьми, что именно в его лице толкает на откровенность.)

— И потом мне совсем небезразлично, какого мнения будете вы… ну, и другие. Жена ведь должна оставаться верной мужу в горе и в радости. Она и в суде не может давать показаний против мужа, если не ошибаюсь?

— Не совсем. Ее нельзя заставить дать показания против мужа. Но по собственному желанию может.

— Значит, моя дилемма вам понятна?

— Не очень, вы пока мне еще ничего не сообщили.

— Ах, да, извините. — Она поднесла к глазам несколько раз крохотный, украшенный шитьем платочек, но слез он не увидел. — Ну что ж, будь по-вашему, лейтенант Теллер. Возьмите, — из смятой, чересчур большой женской сумки она вытащила бумажный пакет и передала его Теллеру. — Разверните и посмотрите, что в нем, — добавила она.

Теллер взял в руки носовой платок, полез внутрь пакета и вынул пистолет системы «пасфайндер», 22-го калибра, диаметром ствола семьдесят шесть миллиметров.

— Ваш? — спросил Теллер.

— Нет, мужа.

— И что из этого?

Она опустила глаза.

— А вдруг из этого самого пистолета убили Кларенса? Разве не про такую модель писали в газетах?

Теллер взвесил на руке оружие, осмотрел его со всех сторон:

— Установить, этот ли пистолет послужил орудием убийства, совсем несложно.

— Вам лучше знать. У вас, наверно, есть специалисты, которые смогут это сделать?

— Есть, конечно. Но прежде чем мы займемся оружием, хотелось бы поподробнее услышать от вас, миссис Коновер, почему вы решили, что именно этим пистолетом могли воспользоваться с целью убийства Кларенса Сазерленда?

— Я же сказала, он соответствует описанию в газетах.

— Как и тысячи других, того же калибра. Если бы все владельцы подобных пистолетов в одночасье решили, прочитав в газетах об убийстве Сазерленда, сдать их нам, у нас не хватило бы помещений для их хранения.

— Да, но другие владельцы не работают в Верховном суде, не были знакомы с Кларенсом и не имели повода… — Она внезапно замолчала.

— Говоря иначе, вы пришли сообщить мне, что этим пистолетом мог воспользоваться для убийства Кларенса Сазерленда ваш муж?

Она тихо вскрикнула, расширенными от ужаса глазами посмотрела на него:

— Нет-нет, ничего подобного у меня и в мыслях не было. Я пришла сказать, что этот пистолет муж хранил у себя в кабинете, и тот, кому было об этом известно, попросту украл его и убил Кларенса.

— Так-так, если этот пистолет действительно был орудием убийства…

— Но вам же ничего не стоит выяснить!

Теллер пожал плечами:

— А откуда вам стало известно о наличии пистолета у вашего мужа, миссис Коновер?

— Я… мы с судьей Коновером однажды крупно поскандалили… по-глупому, из-за пустяка, и он пригрозил мне пистолетом. Мы тут же оба опомнились, и ссора кончилась, будто ничего и не было.

— Скандал произошел в его кабинете?

— Да.

— И он угрожал вам оружием?

— Да, но в пылу глупой ссоры, совсем пустяковой…

— Может быть, я в жизни чего-то недопонял, миссис Коновер, но мой скромный опыт подсказывает мне, что если муж угрожает жене пистолетом, это уже не мелкая ссора, а что-то более значительное.