Но всё же Иван решил доживать в собственном доме, ухаживать за садом и принимать летом у себя детей, а может быть, в скором времени и внуков. Город - это не для него!

Но - увы - стало подводить здоровье. Простуды с завидным постоянством преследовали Марчукова, он страдал одышкой и всё чаще оказывался в новой больнице, той, которую строили под его непосредственным патронажем: своё партийное поручение он выполнил, и право перерезать красную ленточку ножни­цами ему предоставили вместе с первым секретарём райкома.

Каждый раз, когда надо было подлечиться, он являлся к главврачу Ядыкиной в сопровождении Паши и, улыбаясь своей лучезарной, только ему присущей улыб­кой, говорил: «Людмила Васильевна! Военфельшера второго ранга не могу ослу­шаться! Выполняя её приказ, явился в Ваше распоряжение!»

Ядыкина отводила для него отдельную палату с окном на сосновую поляну, и поскольку чаще всего сюда приходилось являться осенью, вечнозелёная хвоя оживляла пейзаж. Иван набирал с собой книг и читал самозабвенно, удивляясь, как много ещё он не успел прочесть. Разъезжая по району по работе, он частенько заворачивал в Курлак, чтобы нанести визит директору школы. Они сидели подол­гу, пили чай, и после этих встреч Иван каждый раз подолгу находился под впе­чатлением от общения с этой незаурядной личностью. Вот настоящий учитель, думал он, из тех, которые не считают сельскую школу тесным для себя местом. Если бы все были такие, как он!

Было время, когда Иван горел на работе, а теперь он делал положенное и спе­шил под крышу своего дома, где ему было тепло и спокойно. Пашу всерьёз бес­покоил сустав травмированной ноги, порой невозможно было встать на неё, но она потихоньку расхаживалась и за делами забывала о боли. Вместе они ожидали приезда сыновей, и тогда наступал в доме настоящий праздник. Из погреба доста­вались солёные огурчики, помидоры, квашеная капуста, мочёные яблоки.

За сыновей Ивану переживать не приходилось. Лишь единственный раз он по­пытался дать совет старшему и понял, что этого делать не следует. Ещё когда тот приезжал на каникулы в Курлак, Иван завёл разговор о том, что пора сыну подумать о партии. На что получил ответ категоричный: «Папа, я не собираюсь вступать в партию, поэтому думать тут не о чем. Не от вас ли с дядей Колей я слышал, что там одни проходимцы? Ведь таких, как вы, там единицы.». Из это­го он понял, что его сын не дипломат и не собирается щадить его чувства, как это сделал в своё время он сам, когда отец спросил, верует ли он в Бога.

Ему хотелось успокоить старика, и он ответил - «да». Что ж, может, так и чест­ней? «Если бы в партию больше шло хороших людей, может, всё было бы по иному», - сказал он сыну, но тот снова возразил: «Пап, но хорошим людям вряд ли нужны партии».

Борис принял самостоятельное решение и сбежал из Херсона, куда его рас­пределили после института. Молодых специалистов нещадно обманули, подсу­нув никчёмную работу, не предоставили обещанное жильё. После нескольких лет мытарств в городе без жилья и приличной работы сын, наконец, одолел этот хо­лодный город, к которому прирос душой..

В шестьдесят пятом году они с Пашей, Санькой и Олей приехали на его свадь­бу, поднялись по мраморным ступеням Дворца бракосочетаний на Неве. Иван был в Питере впервые, и всё увиденное помогло понять, почему его сына так при­тягивает к этим гранитным берегам.

Родители невесты были простыми тружениками, отец работал рабочим на крупном заводе. Во время бракосочетания Паша тихонько шепнула: «А невеста наша красивая!»

Последний день свадьбы был омрачён поднявшейся у Ивана температурой. Домой он возвратился больным, и Паша вновь принялась лечить его всеми спосо­бами, которых она знала тысячи.

В поезде Ивану приходили в голову невесёлые мысли о том, успеет ли он уви­деть своего внука? С каждым годом ему становилось труднее дышать, и хотя он не сдавался и по-прежнему трудился с лопатой в руках в огороде, часто приходи­лось останавливаться, чтобы отдышаться и откашляться.

Сын Санька удивил Ивана своим непредсказуемым «виражом». Велись речи о подготовке для поступления после техникума в институт, а он поехал поступать в лётное училище. Что ж поделаешь! Он не может выбирать судьбу для своих сыновей. На аэроклубовской фотографии, где курсант снялся вместе с друзьями у самолёта, Иван прочёл надпись, сделанную рукой сына: «Спасибо, «птица»! Ты пареньку дала родиться - в небе!»

И вот теперь он лейтенант и служит на Камчатке. Вот куда занесла судьба! В шестьдесят седьмом они отметили с Пашей её пятьдесят, а он в это время летал в Вязьме, а затем в Грозном на истребителях. Паша переживала, изводила себя страхами, а он её успокаивал своеобразно: «Ты в Вязьме была в окружении, а он там сейчас летает. Напиши, пусть попробует домик Вьюговой найти, тот, где ты сидела в погребе». Но по весне начался паводок, и на аэродроме «Двоевка», что под Вязьмой, от воды вспучились бетонные плиты, в том числе и те, которые начали укладывать немцы для стартовых площадок «ФАУ». Сына перевели в Грозный.

В первый свой отпуск Александр привёз с Камчатки красной рыбы, несколько трёхлитровых банок икры и жирную атлантическую сельдь в больших круглых банках. Такие деликатесы они и не помнили когда ели. Привёз сынок и бутылку отборного армянского коньяка, купленную им в Москве. Этой минуты, когда он появился у калитки в форме лейтенанта авиации, забыть нельзя.

Иван долго водил его по саду, напоминая о том, какие деревья они сажали с ним вместе, а какие он посадил уже без него. Сын вырос, возмужал и был очень похож на Пашу .