Он медленно поднимался по лестнице, пушистые ковры глушили звук шагов. Поднимаясь, Троп по пути зажигал все светильники, отчего лестница и холл пылали ослепительным светом. Он добрался до гостиной и зажег люстру. Здесь убили Марию Скалацца.

Комиссар огляделся: по-прежнему фарфоровые дамы и кавалера не решались приступить к прерванному менуэту. Троп подошел ближе к горке; искусные мастера придали фигуркам живость и пластику, их было много, не менее полусотни на четырех стеклянных полках, произведений прикладного искусства различных фарфоровых мануфактур и заводов восемнадцатого века, изготовленных в Германии, Франции, Австрии, России…

— Говорят, такой фарфор — безумная роскошь и стоит десятки тысяч долларов, — произнес вслух Троп, никогда не интересовавшийся искусством ранее. Вот на ковре мелом обведено место, где лежала убитая. Линия, обозначавшая руку, смазана, вероятно кто-то наступил. Не удивительно: народу тогда суетилось много — и фотограф, и эксперты, журналисты, самые пронырливые.

Вот оторванное от стены зеркало, оно прикрывало сейф. Зеркало отходило автоматически, не преступник не был знаком с секретом и попросту сорвал его. Значит, он знал, где находится сейф.

Троп прошел в спальню покойной миссис Скалацца — постель аккуратно прибрана, всюду порядок. Хозяйка явно любила, чтобы все стояло на своих местах. Троп узнал об этом, знакомясь с показаниями Стефании, и с теплотой подумал об убитой. Он и сам был приверженцем строгого порядка во всем, что касалось его работы, да и не только ее. Через коридор — комната Стефании.

Здесь Троп увидел иную картину: постель разбросана, в комнате какой-то хаос: рассыпана французская пудра, беспорядок на туалетном столике, сдвинуто далеко в сторону кресло. В общем, на это можно было и не обратить внимания — молодая девушка опаздывала на автобус и не прибрала комнату. Но Троп, со своим пристрастием к порядку, не мог пройти мимо подобного отношения Стефании к своим прямым обязанностям. «Хорошо, что у меня нет семьи, я бы заел всех своим характером…», — подумал Троп. Он любил иногда порассуждать с самим собой.

Выйдя из комнаты Стефании и не обнаружив ничего примечательного, Троп прошел коридором и увидел лестницу, ведущую вниз к черному ходу. «Значит, Стефания могла выходить из дому, минуя гостиную и не попадаясь на глаза хозяйке!»— мысль была не новой, но здесь, на месте, она отложилась более четко и заняла другое место в сознании Тропа. Говоря языком строптивой хроники, она перебралась с седьмого-восьмого места на третье или даже на второе. Троп не стал спускаться по лестнице, а вернулся в спальню миссис Скалацца, и, открыв секретер, принялся небрежно перебирать бумаги. Думал ли он об этом раньше? Трудно сказать: иногда Троп и сам не знал, что предпримет в последующую минуту, но в этих, казалось бы хаотических действиях, была своя жесткая система, сводившаяся к тому, чтобы не пропустить ни одного, даже самого незначительного факта. Так частый бредень браконьера задерживает в себе, помимо крупной рыбы, и мальков.

Письма, бумаги убитой… Троп мельком оглядывает их, откладывая в сторону. Недописанное письмо в Париж, оно написано по-английски и только начало письма по-французски:

«Мой дорогой друг Ядвига!»— перевел Троп и усмехнулся: «Как хорошо, что миссис Скалацца не была сильна во французском, потому что кроме этих слов я, пожалуй, ничего и не знаю». Комиссар закурил сигарету и продолжал чтение. «Прости, что я долго ничего не сообщала о себе, все надеялась приехать и уже никогда не расставаться с вами. К сожалению, обстоятельства (ухудшение здоровья) затягивают переезд. Боюсь, что в этом состоянии дорога для меня будет обременительной.

Не переживай, эта задержка временная, не более, чем на полгода. За это время подлечу нервы. Стыдно признаться, моя дорогая, но меня одолевают слуховые и даже зрительные галлюцинации, я слышу по ночам в гостиной чьи-то шаги, какие-то шорохи. Я даже обращалась в полицию, но ты же знаешь наших полицейских… Как-то ночью дверь в мою спальню приоткрылась, и я увидела в проеме двери в лунном свете мужскую фигуру. Поверь, я чуть не умерла со страху: я закричала, зажгла свет и выбежала в гостиную, но там никого не было. Мои драгоценности, к счастью, были целы и Леда стояла на месте. Мне все кажется, что приходили за ними. Моя служанка Стефания ничего не слышала. Впрочем, в двадцать лет и меня никакой шум разбудить не мог. Называя все это галлюцинациями, я, тем не менее, понимаю, что все реально.

Лиз Тостер (я писала тебе о ней) посоветовала обратиться в частную сыскную контору и нанять детектива для охраны. Сегодня свяжусь с ними: хочу спокойно прожить до отъезда. Пусть будет частный детектив, раз полиция ничем помочь не может. Даже если мои страхи безосновательны, присутствие детектива меня успокоит.

Здоров ли Поль? Передай, что по приезде в Париж я помогу приобрести ему овощную лавку…»

На этом письмо обрывалось. Известные факты: миссис Скалацца — была подвержена слуховым и зрительным галлюцинациям — результат расстроенного воображения. Троп беседовал с лечащим врачом убитой: он подтверждает, что пациентка страдала устойчивым расстройством нервной системы. Но среди всего известного неожиданное открытие — миссис Скалацца обращалась за помощью в полицию!

— Не знаю, что там думает доктор, — вдруг промычал Троп, — но это письмо написано здоровым человеком, а главное — она обращалась в полицию и ей не помогли. И Стефания не могла не знать об этом! Интересно, кто проверял заявление, кто приходил, кто отказал в помощи?

Троп, сложив письмо, бережно положил его в карман пиджака и потушил свет. Часы на городской башне пробили двенадцать раз.

Утром Троп встретился с Фердинандом. Тот, как обычно, был полон энергии и жажды деятельности. Он привез из Дайвера пленку с записью разговора со Стефанией и в нетерпении ждал комиссара. Троп не спеша заточил карандаш, достал из сейфа материалы по расследуемому делу.