— На вас лица нет.

— Герман очень болен, — тихо сказала она.

Генри стало хуже. Гермиона, брат Гавриил и Лёша нашли его в беспамятстве. После быстрого осмотра, брат Гавриил подтвердил опасения насчет яда.

— Нужно за доктором Кареленским послать! — заволновался Лёшка. — Он поможет!

— Пошлем, — безнадежно сказала Гермиона, хотя нисколько не верила в помощь сельского фельдшера.

За врачом послали Гришку, и вскоре они оба были у кровати больного. Генри перенесли в спальню, уложили в постель. Дарья Филипповна и Тихон Федорович охали и ахали, старались помочь, таскали в комнаты супругов то чай с ромашкой, то холодную колодезную воду, то облупившуюся домашнюю аптечку с красным крестом.

Пока доктор Кареленский осматривал пришедшего в себя Генри, Гермиона оставила наполненную людьми спальню и села писать Волдеморту очередное письмо. Она изложила все трудности, описала всё, что узнала и могла предположить, и попросила как можно скорее прислать сюда целителей и самые лучшие противоядия. Закончив письмо, женщина прикрыла дверь спальни и направила волшебную палочку на полосатую сахарницу, оставленную Дарьей Филипповной вместе с подносом и ромашковым чаем на полке.

Она долго и пристально смотрела на сахарницу, наблюдая, как изогнутые ручки растут и оперяются, как пробиваются из донышка когтистые лапки, как вытягивается, изгибается фарфор и превращается в голову совенка треснувшая полосатая крышка. Закончив сложную трансфигурацию, Гермиона старательно привязала свое письмо к лапке птицы и выпустила ее в окно — уже серело, часы в комнате показывали половину десятого.

— Я превратила сахарницу в сову и послала Pap'a письмо, — сообщила Гермиона по–английски, возвращаясь в спальню. — Но ей понадобится, по меньшей мере, день на полет. Тем более это не почтовая сова, а сахарница — боюсь, что она будет лететь гораздо дольше.

— Пока она прибудет в Румынию, пока милорд найдет целителей… — слабым голосом ответил ей Генри на том же языке. — Да и как им самим попасть сюда? Обычно подобные чары двуполярны… Разве что на метлах.

Присутствующие с удивлением слушали этот иноязычный диалог. Каждый из них очень желал помочь и не представлял, как. Озабоченный доктор рылся в своем чемоданчике, Дарья Филипповна всё время смачивала в растворе воды и уксуса полотенца и меняла примочки на лбу больного, Лёшка барабанил пальцами по столу, монах молился, малолетний Гриша с интересом блуждал взглядом по комнате.

На Гермиону волнами накатывал страх. Она расширившимися глазами смотрела на бледного супруга, на беспомощных окружающих.

— Ева Бенедиктовна, тебе надо отдохнуть, — сказал, входя с ведром холодной воды, Тихон Федорович. — Нешто лучше, коли ты себя изведешь? Одно делу не поможешь…

Гермиона растерянно посмотрела на старика. Не может быть, чтобы она не могла ничем помочь! На что же тогда рассчитывать? Чего ждать? Помощи от сельского фельдшера?

Все смотрели на нее с состраданием, Генри лежал, снова закрыв глаза.

Это просто невозможно, этого не может быть.

— Я еду в монастырь, — наконец объявила Гермиона, прервав тягостное молчание, и на нее устремилось множество удивленных глаз. Генри с трудом приподнялся на подушках. — Граф обещал не причинять вреда магглам и брату Гавриилу. Касательно нас он, в сущности, слова не давал.

Генри смотрел на нее в задумчивости.

— Какой граф? — не понял Лёшка.

— Мать, на что тебе монастырь? — выпучила глаза старуха Дарья Филипповна. — Темень на дворе, муж в хвори! Нешто свечку поставить?

— Зачем? — растрескавшимися губами тихо спросил Генри, не сводя с жены глаз.

— Не знаю! — голос Гермионы стал бодрее. — Чтобы ничего не менять, из предосторожности! — На самом деле она просто не могла сидеть на месте, сидеть и ждать. — Я немедленно поговорю с ним! Это поможет нам.

— Да с кем?! — опять спросил Лёшка.

— Миссис Саузвильт! — всплеснул руками монах. Присутствующие изумленно посмотрели на него, но брат Гавриил не замечал этого. — Оставьте графа Сержа в покое! О каком слове вы говорите? Вы доверились его слову?! Куда вы собрались? Зачем теперь? В этом нет смысла, миледи!

— Какой граф, какая миссис? — опять вмешался Лёшка.

— Граф мог… — Гермиона запнулась, — он мог что-то придумать! Я должна с ним поговорить!

— Миледи…

— Я быстро вернусь! — Гермиона запахнула мантию. — Генри, — ее муж с трудом приоткрыл глаза. Он дышал медленно и натужно, — Генри, я скоро вернусь. Слышишь? Всё будет хорошо.

Присутствующие притихли, отчаявшись понять происходящее. Монах смотрел с возмущением, Лёшка силился разобраться, врач перестал перебирать свои склянки. Тихон Федорович поставил на пол ведро и молчал, как и его супруга. Гришка смотрел на всех с любопытством ребенка.

Гермионе захотелось бежать из этой комнаты. Скорее, нужно что-то сделать, что-то предпринять…

— Я очень скоро вернусь, — сказала она, собираясь выйти.

— Кадмина, — позвал Генри тихо, но в звенящей тишине его слабый голос прозвучал ясно и отчетливо, — сохрани ребенка.

— Не смей, — с неизъяснимым ужасом в широко распахнутых глазах прошептала женщина, медленно поворачиваясь к нему от двери и чувствуя, как на груди взрывается жаром Хоркрукс Волдеморта. — Не смей! — она перешла на крик. — Не смей, слышишь?! Не смей говорить так, будто собираешься умирать!