— Да, — с блеском в глазах вдруг отчаянно закивала Молли. Ее взгляд, резкими перепадами меняющийся с растерянного и бессмысленного на внимательный, сосредоточенный и разумный, и тон, то блуждающий и бессодержательный, то четко сконцентрированный на внезапно пойманной идее, создавали впечатление разговора с умалишенной. — Да, Гермиона! — с возбуждением продолжала Молли. — Могу я просить тебя? Имею ли я право о чем-то тебя просить?

— О чем угодно, миссис Уизли, — полным сострадания голосом сказала молодая ведьма.

— Поговори с Роном. Прошу тебя! Он словно одержимый, твердит о мести. С ним стрясется беда! — с отчаянием зачастила Молли. — Я не переживу, если и с ним что-нибудь случится! Поговори, умоляю тебя! Ему нужно чем-то заняться, отвлечься от всего этого. Всё равно он не сможет… Он погубит себя! Гермиона, хоть ты образумь его, он же ни в чем не виноват…

— Хорошо. Хорошо, миссис Уизли, — горячо пообещала женщина, — я сделаю всё, что в моих силах.

— Спасибо тебе, — лихорадочно зашептала старая ведьма. — Спасибо за то, что умеешь простить. Понять. Я так долго этого не умела. Я потеряла столько лет… Потеряла столько лет из-за своего упрямства, а теперь ее нет, моей маленькой девочки, — всхлипнув, закончила она.

У Гермионы в горле стоял горький комок, и затекла рука, крепко стиснутая в пальцах миссис Уизли, но она не смела освободиться, боясь обидеть несчастную женщину.

— Могу я… — неуверенно сказала вдруг Молли, будто о чем-то вспомнив, — могу я спросить… еще одну вещь?

Гермиона с готовностью кивнула, и полубезумная женщина еще сильнее сжала ее руку, заговорив быстро и сбивчиво, путая нежелающие подчиняться слова:

— Ведь ты… Ты была ее подругой, ты должна знать, Гермиона. — Миссис Уизли доверительно заглянула в дрожащие карие глаза своей собеседницы. — Скажи мне, — она запнулась и отвела взгляд в сторону на покрывшуюся трещинами могилу прадеда, — скажи… От кого ждала ребенка моя девочка?

Гермиона смутилась и тоже поглядела в сторону.

— Это не мой секрет, миссис Уизли, — вздохнула она после паузы, задумчиво смотря через плечо старой женщины на чернеющий мраморный памятник. — Могу сказать вам одно. Джинни ждала ребенка от человека, которого любила больше всего на свете. И она была счастлива. Свои последние годы она прожила очень–очень счастливой…

Такое бывает с памятью, когда приходишь в места, где часто бывал когда-то, а потом надолго перестал; или встречаешь кого-то, с кем виделся постоянно, хотя, возможно, даже никогда не знал имени, — но тем не менее всё время сталкивался, а потом очень долго не видел. Проходят годы, расписанные бесконечностью событий, а память хранит воспоминание о том, давно минувшем и утерянном. Хранит таким, каким запечатлело: первозданным, неподвластным бессердечному и неизбежному влиянию лет.

Мы не видим, как ветшает фасад здания, в котором живем, или как перекашивается дом, мимо которого проходим каждый день — но стоит нам надолго уехать откуда-то, а потом вернуться — и все эти изменения живо бросаются в глаза, больно ранят память несоответствиями.

Их за годы накапливается всегда так много… И заманивая нас в ловушки прошлого, время и память начинают свою жестокую игру: ловко перехватывают горло, ложатся на душу и умело выжимают слезы из глаз, а на сердце разливают жгучую тоску.

Берегитесь мест, где не были многие годы, берегитесь людей, которых давно не видели. Они почти всегда не несут с собой ничего, кроме болезненных разочарований.

Гермиона сидела на широкой лавке за обеденным столом в Большом зале старого замка Хогвартс. Выщербленная на поверхности кривобокая ворона говорила в пользу того, что это, скорее всего, стол Когтеврана. Сейчас было трудно судить — их все выставили вдоль стен так, что столы опоясали зал, полный разномастного народа.

Здесь не было студентов, и жужжание приглушенных голосов звучало как-то неправильно, как и всё остальное, что окружало Гермиону.

Старый замок почти не изменился. Во всяком случае, он не обветшал. Но в жестокой игре этого безжалостного тандема — времени и памяти — по сути, не имеет значения то, каковы произошедшие перемены: тревожит и угнетает любой диссонанс с отложившимся в сознании образом.

Центральный проход, дорожка, по которой в сентябре торжественно идут еще не распределенные первокурсники, выложена новым плитняком; не было раньше в Большом зале этих статуй основателей по углам; пропал похожий на трон стул Дамблдора, который Гермиона помнила еще на своем седьмом курсе принадлежащим МакГонагалл.