Роб слег в постель, несколько дней он не мог ни есть, ни пить. Врач, которого мы вызвали, уверил, что ничего серьезного нет, недомогание скоро пройдет. Но через несколько дней Роб был настолько обезвожен, что его положили в больницу. Там поставили диагноз: язвенный колит — воспалительное заболевание кишечника, причину возникновения выяснить не удалось. Состояние Роба врачи расценили как тяжелое.

Я часами сидела у его кровати, не зная, чем помочь, и просто смотрела, как он слабеет день ото дня. Я опять страстно желала, чтобы моему мальчику стало лучше, я вкладывала в это пожелание всю животворную энергию, которой, по-моему, наделены матери. И снова, как в первый раз, дело грозило закончиться провалом. Время от времени я под благовидными предлогами отходила от его ложа, чтобы поплакать в сторонке. Перспектива потерять и второго сына была просто невыносимой.

У кровати стоял хирург в зеленом операционном костюме, совсем молоденький, только-только со студенческой скамьи. Если Робу не поможет лечение и воспаление в кишечнике распространится еще хоть на сантиметр, сказал он, тогда весь толстый кишечник (больше двух метров длиной) придется удалить. Хирург охарактеризовал это оперативное вмешательство как объемное.

Из окна Робовой палаты видно было, как строят высокую башню. Как мне хотелось перенестись в будущее, когда все уже будет в порядке, здание достроят, а Роб (благодаря всем и любым божествам, какие только существуют) будет здоров. Чем больше я поторапливала минуты, чтобы они скорее превращались в часы, тем медленнее они ползли. Иногда мне казалось, что они вообще остановились, застопорились, как упрямые ослы на горном перевале.

Мы с Робом заново переживали его младенчество. Я гладила его по волосам, помогала глотать противную, но питательную жидкость, содержащую необходимые вещества. Я изо всех сил пыталась придумать что-то, чтобы он лучше себя почувствовал. Особенно трудно было успокаивать его, отметать все страхи, учитывая, что сама я была в полном ужасе. Большой кристалл розового кварца, положенный на живот, вроде бы помог, облегчая приступы сильной боли. Лицо Роба светлело, когда ему говорили, что кто-то молится за него или медитирует, передавая ему свою энергию. Роб согласился, чтобы его навестил Патрик, целитель-экстрасенс. Когда тот взял Роба за руку, сын сказал, что почувствовал: невидимая сила держит его вторую руку.

Я прикрепила над его больничной кроватью фотографию горной вершины на рассвете, розовой от солнечных лучей. Роб ее рассматривал, говорил, что когда-нибудь там побывает. Он всегда мечтал взять тайм-аут и вместо работы и учебы заняться горными лыжами.

По утрам вокруг Роба проплывали флотилии терапевтов и хирургов. Они говорили, что решают, нужна ли Робу операция, изучая анализы крови и рентгеновские снимки. Мне показалось, что это не так, что они больше смотрят, как Роб выглядит и как он с ними общается.

Когда они совсем уже были готовы принять страшное решение, я уговорила Роба подняться с постели и выйти в коридор как раз во время обхода. Преодолеть пятьдесят метров оказалось задачей нелегкой. Роб едва ходил, к тому же к нему была прицеплена капельница на колесиках. Когда мы хоть и с трудом, но прошествовали мимо шеренги докторов, они застыли в изумлении, с вытянутыми лицами. Для Роба это был триумф поважнее, чем победа в олимпийском марафоне.

Операцию отложили. Состояние Роба понемногу улучшалось. Мы поняли, что дело пошло на поправку, когда вечером застали его сидящим у телевизора.

— Как я выгляжу? — спросил он Филипа.

Неважно, честно говоря. За время болезни Роб похудел на десять килограммов. Лицо было совершенно белым, особенно на фоне красного халата, к тому же он все еще был на капельнице. Но то, что в нем проснулись мужское тщеславие и интерес к собственной внешности, показалось мне прекрасным, обнадеживающим знаком.

Робу прописали, чуть ли не пожизненно, основательные дозы стероидов и предостерегли, что в будущем операция по удалению кишки может все же потребоваться. Когда наконец Роба разрешили забрать домой, он больше всего был похож на свой же собственный скелет. А ведь всего несколько недель назад он катался на водных лыжах, вздымаясь из волн и брызг, как юный Аполлон. Трудно было поверить, что загар и накачанные мышцы этого цветущего юноши могли так быстро куда-то улетучиться. Сейчас Роб был слишком слаб, чтобы дойти самостоятельно до автомобильной стоянки. Пришлось посадить его на скамейку у больничного входа, там он и ждал, пока я заберу машину.

Мы прибрали и привели в порядок его спальню, но Роб сказал, что больше всего ему хочется в сад. Я поставила для него удобное кресло с одеялом, и не успел Роб устроиться, как к нему присоединилась Клео.

— Никогда не думал, что небо такое ярко-синее, — протянул Роб, а кошка тем временем уютно угнездилась в складках его брюк, которые стали велики ему на несколько размеров.

Роб рассматривал траву, деревья, цветы, явно только сейчас осознавая, как близко к смерти он подошел.

— Какие же краски яркие, — говорил он. — Птицы, букашки. Я к ним так привык, что даже не замечал. Это просто чудо. Вот бы и дальше всегда видеть мир таким красочным.

Едва набравшись сил, Роб забил свою старенькую машину до самой крыши и отправился на юг. Удивительным образом колымага не развалилась и благополучно доставила его на край Южного острова. Зиму Роб провел, катаясь на лыжах возле Квинстауна, там же, в маленьком кафе у лыжной трассы, он подрабатывал, варил кофе. Там он набрался достаточно сил, чтобы вернуться в университет и закончить обучение на последнем курсе.