– А кто пана послал к нам?

– Мой свояк, Павел Васильевич, - ответил парень.

При этих словах человек, сидевший спиной к входу перед печкой на корточках и подбрасывавший в топку мелкие поленца, поднялся и шагнул к вошедшему со счастливой улыбкой, протягивая руки навстречу.

– А мы вас третий день ждем, третий день, - говорил Кремень, пожимая руку приезжему и обнимая его.

Из комнаты, вход в которую из мастерской был всего лишь зашторен ситце­вой занавеской на веревочке, вышел, улыбаясь, обычно сдержанный на эмоции Ликер. И мастера-мебельщики, сменившие на лицах выражение угрюмой насто­роженности на приветливое, тоже подошли к приезжему. Каждый пожимал ему руку, хлопал по плечу, заглядывал в лицо и говорил слова приветствия. И парень смутился, покраснел, от неловкости несколько раз провел ладонью по своей ши­карной черной шевелюре.

– Вы извините, товарищи, что я вас так обзывал. Так командир мне сказал, чтобы все было натурально.

Кремень, а за ним и остальные засмеялись.

– Молодец, молодец, очень все было натурально. Мы, еще в окно увидев тебя, решили: куркуль очередной приехал, - говорил, широко улыбаясь, Кремень.
– А уж как ты на пол сплюнул, у меня совсем настроение испортилось, думаю, опять день попусту пройдет. А теперь-то уж будем знать друг друга в лицо и по имени.

Кремень назвал себя, товарищей.

– Ну а я Коля Филенчик. Николай Филиппович - полное имя, - улыбаясь, ска­зал связной, с интересом продолжая разглядывать стоящих перед ним людей - двоих, годящихся ему по возрасту в отцы, и двух сверстников.

– Коля, Коля, - с симпатией, с лаской, с самой сердечнейшей добротой повто­ряли его имя пожилые подпольщики. С начала оккупации это был первый увиден­ный ими человек, который бьется, воюет, борется с ненавистными фашистами, давая им, обреченным на гибель евреям, тем самым надежду.
– Как доехал, немцы на въезде не шибко придираются? Садись, чаю с дороги попьешь.

И помогли снять тулуп, аккуратно повесив его на вешалку, усадили за стол, из самовара налили кипятку, свежей заварки из листьев смородины, мед выставили.

– Долго рассиживаться не буду, - не смея все же отказать гостеприимным лю­дям, прихлебывая чай, сказал Николай Филенчик.

Кремень и Ликер тем временем извлекли из подвала семь десятизарядных винтовок, пять автоматов ППД, с полсотни гранат-лимонок с запалами, немалое количество патронов. Широко раскрытыми глазами смотрел Николай на это не­слыханное, по партизанским меркам, богатство. Говорил ему командир, что за оружием едет, и партизан думал, что будет два-три ствола, что тоже неплохо, но получить сразу столько Николай не ожидал. Допив чай, он тотчас энергично при­нялся помогать упаковывать груз в мешки и одеяла. Затем все вместе вынесли и уложили опасный груз в розвальни, аккуратно замаскировали сеном. Опять зашли в мастерскую. Ликер вынес из комнаты два модных фасонистых пальто - одно женское, с воротником-чернобуркой, второе мужское, с каракулевым воротом, две пары валенок, шаль, сверток с медикаментами, небольшой, килограмма на полтора-два, мешочек соли, несколько бутылок самогона.

– Одежду и соль ты, Коля, якобы менял на базаре. Положишь их сверху. А лекарства спрячь, - улыбаясь, говорил Ликер.
– Что ты так удивленно все смо­тришь, Коля?

– Знаете, честно скажу - не ожидал. Командир с комиссаром хоть и говорили про ваше подполье, что вы оружие достанете, - я все равно не ожидал.

– Не ожидал, потому что евреи?
– спросил Кремень.
– Не смущайся, Коля. Мы же все понимаем. Все считают, что евреи способны только торговать да на скри­почке пилить. И сами евреи уже в этом уверились больше, чем окружающие. А мы будем воевать. Мы, Коля, очень рады, что вы, партизаны, нам поверили, что вы нас признали за своих, за равных - это нам придает силы. У нас теперь есть смысл существования - ведь мы стали участниками настоящей партизанской борьбы. Умереть мы не боимся. Не хотим, конечно, но и не боимся. Мы лучше умрем сопротивляясь, как люди, чем покорно, как овцы. Уже девять тысяч евреев они убили. Восемь тысяч ждут своей очереди. И только девяносто шесть чело­век нас здесь, в сопротивлении. Девяносто шесть. А это и немало. Мы все прямо сейчас ушли бы в лес - оружие имеем. Но Павел Васильевич сказал быть здесь, и мы остаемся. А ты приезжай, Коля, к нам каждую неделю, если сможешь, оружие всегда будет. И все остальное, что требуется в отряде. Ну, счастливо тебе. И при­вет от нас командиру и комиссару.

Из столярной мастерской Николай Филенчик опять вышел как сельский панок, чрезвычайно довольный приобретением - фасонистой городской одеждой и пач­кой пластинок к патефону. Отвязал коня, упал в сани и, дернув вожжами, взмах­нул кнутом.

– Но! Холера на тебя!
– сердито крикнул панок, направляя лошадь по дороге на выезд из Слонима. Немецкая охрана проверила у него документы - самые на­стоящие, выданные солтысом, они не вызвали у немцев никаких подозрений, и возница, взмахнув кнутом, погнал лошадь рысью домой.

– «Жид на ярмарку собрался, гоп-гоп-гоп!».
– услышал мерзнущий полицей­ский с винтовочкой на плече слова песни от удаляющихся саней.

– Вот черти заможные!
– с завистью сказал он напарнику, провожая взглядом сани.
– У него скота полный хлев, муки полный амбар. На базар съездил, наторго­вал чего хотел, выпил сколько хотел и едет себе до хаты. А тут стой и мерзни.

И напарник в молчаливо-унылом согласии покачал в ответ головой.

Так начались поставки оружия из подполья слонимского гетто в партизанский отряд, командиром которого был Павел Васильевич Пранягин.

Словно электрошок стало для молодых подпольщиков сообщение - полицей­ские схватили Лию Штейндман: при выходе из бойтелагеря у нее обнаружили большое количество патронов, прибинтованных к телу.

Последнее время работающих в бойтелагере почти и не обыскивали. Ощу­пывания в предшествующие месяцы ни разу не выявили краж, попыток выноса чего-либо. И полицейским надоело это занятие. Сначала они старательно, с удо­вольствием ощупывали девушек. Не стала исключением и Дина. Она терпела это унижение, убедив себя в том, что полицейские - это не люди, а животные. Ведь если кошка трется о тебя, или ты садишься верхом на лошадь без седла, или же ку­паешься голая, а на берегу пасутся овцы во главе с бараном, - не стесняешься же ты кошки, которая топчется у тебя на груди, лошади, которая чувствует твою попу, или барана, который смотрит на тебя, голой выходящую из воды, - думала она. Так и с полицейскими - они животные. С хамскими шуточками, всегда одними и теми же, они пройдутся по тебе грязными руками, но ты останешься чистой - ты выше их, ты гордая, ты все это терпишь, ибо веришь, придет время и ты будешь этих скотов убивать. Стрелять будешь в их хамские, самодовольные, вонючие рожи. Из автомата, который вынесен частями. А они будут падать замертво, умы­ваясь своей порченной предательством кровью, недоуменно закатывая глаза - как, мол, это так: баба, еврейка посмела в них стрелять. Такие мысли помогали Дине оставаться сдержанной.