— Может быть, он уже нашел себе спутницу жизни, — думала она, — а я буду ему надоедать своими письмами. Нет, не похоже: судя по тому, как он глядел на меня, он не мог пойти на такой шаг и жить с нелюбимым человеком. Но ты же хотела выйти за Бориса? — дразнила её мысль. Да хотела, но почему я хотела, — оправдываясь, она. — Да потому так думала, что выйдя замуж за Бориса, мысли о Васе наконец оставят меня. А вышло совсем по-другому. Потому что я слабая женщина. А он — сильный. Я напишу ему письмо, а там пусть как решит. И не буду ему надоедать письмами, всего одно письмо.

Ночное метро увозило последних пассажиров. На перроне стояли одинокие засидевшиеся, как Ася, и загулявшиеся парочки. Электропоезд, гремя пустыми вагонами, распахнул широко двери, приглашая в свое чрево запоздалых путников. Ася зашла в пустой вагон, села. В её голове пролетали строчки будущего письма: «Милый Вася! Вот уже пять лет, как мы разлучены, злодеем-случаем, который толкнул меня на этот поступок. Велико счастье любить человека, быть с ним рядом, слышать его голос, чувствовать его дыхание, смотреть, как он спит, и как во сне у него подергиваются ресницы. Любить его всего, как саму себя и даже больше. Ласкать его руки, его губы, всё, всё тело, и получать в ответ такие же горячие поцелуи. Жить его жизнью, радоваться за его успехи, переживать за его неудачи, в трудные минуты поддержать его. В лихую годину пойти за ним и, если надо, отдать всю себя без остатка. И вот теперь я лишена всего этого. Лишена, но продолжаю любить тебя. Я, наивная девчонка, тогда думала, что своим поступком я уберегу тебя. Мне так внушили, что дальнейшая твоя судьба в руках этого полковника. Я решилась на этот поступок не потому, что жажда им одолела меня, а только лишь из-за тебя. Ты поверь, что ради тебя я не то, что тело, я жизнь отдам. В конечном итоге полк получил отличную оценку, все получили вознаграждение. Наказана только одна я, и наказана по заслугам. Не имея возможности, видеть тебя, любоваться тобой, целовать твои горячие уста. Вот уже прошёл год, как я тебя встретила. Ты каждый день приходишь ко мне в моих снах. Нет возможности видеть тебя наяву. Ты не представляешь, какие это муки любить человека, и не быть рядом с ним. Василёк мой, если можешь, прости меня».

Она остановилась. Прислушалась к объявлению диктора в вагоне — на следующей станции ей выходить. Мысли снова побежали.

— Нет, писать не буду, пушкинская Татьяна мне выискалась. Он возьмет и выбросит твоё письмо. И правильно сделает. Нет, его надо увидеть. Посмотреть ему в глаза, и только по ним можно решить, говорить ему эти слова, или же оставить навсегда при себе. Поезд завизжал тормозами. Выйдя из метро, Ася ощутила на душе лёгкость. У выхода её встретила белая ленинградская ночь.

Слухи о том, что советское правительство ввело войска в Афганистан, ходили в частях давно. И вот теперь эти слухи подтвердились. Людей стали забирать в спецкомандировки и отправлять на войну. В «Красной звезде» появлялись первые публикации, но слова Афганистан в них не было. Не допускала цензура — война не вписывалась в продикларируемую мораль. Статьи выходили примерно так: «Мотострелки н-с кой части уничтожили условного противника». Далее шло описание боя, конечно же, без указания потерь с той или другой стороны. Но «шило в мешке» правительство утаить не смогло. Всё вылезло наружу. Уже во всех уголках необъятной страны хоронили убитых. Цинковые гробы доходили до самых отдалённых сел. Матери оплакивали своих сыновей, сложивших голову, непонятно где и зачем.

Бурцев уже почти год, как командовал батальоном. Несколько офицеров и прапорщиков полка уехали в Афганистан.

Прослужив всё это время в полку, Василий понимал, что полк ничем не лучше, а может и хуже тех, в которых ему пришлось служить до академии. Его батальон был наполовину укомплектован. Занятия организовать было очень трудно. Почти невозможно. Округ весь строился. Строились не только казармы, хранилища, а и множество генеральских дач и гаражей. И хотя приказ министра о запрете работ на гражданских предприятиях военнослужащими был, все на этот приказ плевали, как старшие, так и младшие чины. Солдаты взводами и ротами работали на заводах, фабриках и стройках города. Зарабатывали бетон, цемент, трубы, лес, всё то, что необходимо было для стройки. Не мог, конечно, об этом не знать министр и его окружение, но, однако, такой приказ придумали, а на его исполнение закрывали глаза. Цель его была одна: закрыть свою задницу и, случись что, сбросить вину с себя на подчинённых. Командующие округов усмотрели в этом свою ответственность, и тут же поспешили ее с себя снять. Они издали свой приказ в округах. Командующие армиями и комдивы проделали такую же операцию. В результате вся ответственность за заработки ложилась на командиров частей и их подчинённых. Командирам полков ставились устные приказы по телефону о выделении людей на гражданские объекты. А слова к делу не пришьешь! И если случалась гибель людей, то ни один командир полка или батальона не мог доказать прокурору, что заработки не их личная инициатива. А люди гибли потому, что использовались на самых тяжёлых работах, что было связано с риском для жизни, и не были обучены по технике безопасности на данном объекте. Как мог не знать министр обороны, направляя деньги в округа для строительства, скажем, хранилищ или других объектов, что в нерыночной стране, где все стройматериалы фондированы, купить законным образом ничего нельзя?! Директор завода мог либо украсть, либо, нарушая закон, продать стройматериалы. Вот поэтому и отпускались они, взамен на рабочую силу.

Никольцев это прекрасно понимал. Когда приходил подобный устный приказ, он всегда вежливо отвечал: «Подтвердите, пожалуйста, телеграммой». Оставлять следы своих приказов в виде документов, телеграмм генералы не хотели, поэтому Никольцев слыл в округе, как неудобный и заносчивый командир полка. Но так он защищал своих офицеров и солдат от непосильного рабского труда, давая хоть как-то организовать занятия, проводить стрельбы и вождения. Между командиром полка и Бурцевым было полное взаимопонимание.

Вначале он присматривался к новому комбату и оценивал его, а сейчас стал уважать его, за умение организовать занятия, даже при той огромной нехватке людей. Как-то у него всё получалось. Никольцев подметил, как уважительно молодой комбат относился к людям, и как люди сразу полюбили его. Он отдавал себя всего службе, не был груб и заносчив. Все свои знания отдавал офицерам, что не знал, сам учился у них. Солдаты и офицеры ответили ему взаимностью. В результате, за неполный год в батальоне всё изменилось. В полку быстро заметили это, и все офицеры расположились к Бурцеву. Даже старые комбаты никогда его не называли по имени, а обращались к нему уважительно по имени отчеству или просто Петрович. Как-то раз после совещания Никольцев попросил Бурцева остаться. Разговор завёл издалека. Вначале расспросил о делах в батальоне. Затем попросил охарактеризовать своих офицеров. Никольцев знал, что ни об одном офицере, Бурцев не отзовётся плохо, но спросил ради порядка. Оно так и вышло.

— Вместо себя комбатом кого бы ты поставил, Василий Петрович? — Неожиданно спросил Никольцев.

— Выходит, не ко двору пришелся, товарищ подполковник?

— Почему же, как раз наоборот, очень даже подходишь. Я вот о чём думаю, начальник штаба полка уходит. Жаль, конечно, хороший, работящий офицер, но надо же расти людям. Я хотел бы видеть тебя на его месте.

— Я не проходной.

— Это почему же ты так думаешь?

— На то есть две причины, Вадим Степанович. Во-первых, я в должности меньше года. Кадры сразу дадут от ворот поворот. Ну, а во-вторых, мои отношения с комдивом. Вы же знаете. Он меня на дух не переносит.