„голосом женщины". Во введении я объясняю, что этот голос определяется не гендером, а

темой. Даже если „другой голос" на эмпирическом уровне ассоциируется с женщинами, я

предостерегаю читателей, что „эта ассоциация не абсолютна, и контрасты между мужским и

женским голосами здесь используются не для обобщений по вопросу полов, а для

выдвижения на первый план различий между двумя способами мышления и привлечения

внимания к проблеме интерпретации". Я указываю на взаимодействие этих голосов в

пределах каждого пола и предполагаю, что их конвергенция указывает на времена кризиса и

изменений. Я настаиваю на том, что не делала никаких заявлений о происхождении этих

моральных голосов или их распределении среди населения, культур или во времени (с. 2).

Таким образом, аспект заботы в моем понимании биологически не предопределен и не

уникален для женщин. Это, однако, моральная перспектива, отличная от того, что в настоящее

время вкладывается в психологические теории и измерения, и эту перспективу я сформули-

ровала для себя, когда слушала и женщин, и мужчин, описывающих свой собственный

опыт»19.

131

Последующие исследования оказались не в состоянии воспроизвести дуалистические

тендерные различия в этике. Большинство исследователей «не находят каких-либо

устойчивых различий среди мужчин и женщин в оценке моральных вопросов, на основе ли

заботы или на основе справедливости»20.

Несмотря на эти оговорки и явную недостаточность данных о категорических гендерных

различиях, поколение феминисток-эссенциалисток использовало работу Гиллиган в качестве

пробного камня. Различия, которые мы видим между женщиной и мужчиной,

интерпретируются ими почти так же, как эссенциа-листами в биологии. Возможно, наиболее

интенсивные попытки в этой области предприняла Дебора Таннен, представившая

свидетельства того, что мужчины и женщины используют язык по-разному. Мужчины,

утверждает она, используют язык для утверждения своей позиции в иерархии. Для мужчин

беседа «является переговорами, в которых участники пытаются чего-то достичь и, если

возможно, взять верх, а также защититься от попыток других подавлять себя и третировать».

Они чаще прерывают разговор, игнорируют комментарии других людей и декларируют

различные факты и мнения. Женщины, наоборот, используют беседу для того, чтобы

установить и поддерживать отношения. Для них беседа — «процесс достижения близости, в

котором люди пробуют, ищут, дают подтверждение и поддержку и достигают согласия». Они

ведут переговоры в частном ключе, задают больше вопросов, чтобы поддержать ход беседы,

используют больше личных местоимений. Когда говорит женщина, она часто заканчивает

повествовательное предложение небольшим повышением интонации, будто завершая его

знаком вопроса21.

Как и Гиллиган, Таннен утверждает, что она просто идентифицировала две различные

коммуникационные модели и что ни одна из них не «лучше» другой. Тем не менее, в отличие

от Гиллиган, Таннен приписывает различие между этими моделями именно тендеру. При этом

она зря думает, что очень успешно скрывает свои предубеждения. Например, Таннен пишет,

что мужская потребность в автономии и независимости может быть «помехой», поскольку

наступили времена, «когда никто не имеет всей необходимой информации для принятия

решения». Наоборот, женщины «становятся лучшими менеджерами, потому что они более

склонны консультироваться с другими и вовлекать сотрудников в принятие решения»22.

Но действительно ли они существуют — эти наблюдаемые различия между реальной

женщиной и реальным мужчиной? Здесь все не так уж очевидно. В главе 1 мы видели, что

иссле-

132

дования прерывания разговора предлагают нам намного более сложную картину, что

женщина прерывает женщину и мужчина прерывает мужчину приблизительно одинаково. В

то же самое время мужчина прерывает женщину гораздо чаще, чем женщина прерывает

мужчину, — открытие, которое позволило исследователям сделать заключение о том, что

дело не в тендере того, кто говорит, а в тендере человека, с которым говорят, и именно здесь