— Я не должен был так поступать, – он почти кричал, – ведь я люблю тебя. Я должен был пожелать тебе счастья и отпустить. Отпустить, не смотря на свою боль из-за твоего предательства. Но я не смог. Я слабак. Я ничтожество. Я опустился до мести, и по моей вине мы потеряли нашего сына. Если ты простишь меня, я обещаю любить твоего ребенка, которого ты носишь под сердцем, как своего. Я буду любить его, так как любил Елисея. Мы навсегда забудем эту ужасную историю с Дюжесилем, и начнем сначала. Уедим в другой город, в другую страну, где ничто не напомнит нам о нашей утрате. Только прости меня. Прости, – и он обессилено опустил руки, глядя на меня снизу вверх. – Прости.

— Прости его, – аплодировали окружающие, как в цирке. – Он тебя любит. Не будь такой жестокой.

Но они то не знали, что по вине этого человека едва не утонул мой ребенок. Им не довелось видеть, как их сын идет ко дну. А я пережила эти ужасные события. И будь Елисей мертв, я бы ни на секунду не задумалась над просьбой «прости». Я бы развернулась, и ушла, сказав «нет». Но тогда мне стало жалко Паулина, и я нерешительно смотрела по сторонам, натыкаясь на любопытные взгляды собравшихся зевак.

— Я не смогу тебе простить убийства. Ведь ты УБИЙСТВО имел в виду, когда сказал «я опустился до мести»? Ты хотел избавиться от Люсьена? – я стала жестче, «никакой жалости» – повторяла я себе.

— Прости, я виноват, – Паулин наконец-то встал. – В том несчастном случае должен был погибнуть только Дюжесиль, – он говорил негромко, чтобы посторонние не слышали его признаний. – Но болван, которому я поручил столь серьезное дело, допустил одну очень большую ошибку: он утопил и моего единственного сына.

Все необходимые доказательства о причастности Паулина Перольского к заказному убийству, обыгранному как несчастный случай, были получены, и мне не было больше смысла играть роль, но и успокаивать Паулина не входило в мои планы. Екатерина Степановна сама все ему расскажет, когда настанет время. И я молча отошла в сторону к окошку аптечного пункта.

— Все по списку, пожалуйста, – я протянула те два листочка с непонятными записями доктора.

Паулин снова оказался рядом. Он уже не плакал, но вид у него был по-прежнему измученный.

— Валенсия, ты что заболела? Зачем тебе столько лекарств?

— Это не мне. У твоей мамы инфаркт, – ошарашила я его еще одной плохой новостью.

— Мама? Она здесь? – в его глазах вновь мелькнул огонек, и сразу же погас. – Как она?

— Плохо. Доктор говорит, она может умереть. Изольда Бенедиктовна очень переживает, что надоумила тебя поквитаться с Люсьеном.

— 634 гривны 48 копеек, – громко и отчетливо потребовала фармацевт.

— Вот возьмите, – я протянула 650 гривен.

— Ты привезла маму сюда? – Паулин вопросительно смотрел на меня.

— Нет. Её привезла машина скорой помощи, а я их вызвала, когда Изольде Бенедиктовне стало плохо.

— Ваша покупка, чек и сдача. Следующий, – недовольная женщина бросила на нас неприветливый взгляд.

— Ты была у нас дома?

— Да. Тебя это удивляет? – я взяла пакет с тяжелыми ампулами для капельницы, трубками, шприцами, таблетками и пузырьками с разным содержимым, и мы вдвоем пошли по направлению к приемному покою.

Изольда Бенедиктовна тихо лежала в приемном покое и смотрела в потолок. Лишь голос сына вернул ее к реальности, и она протянула к нему руки.

— Это я во всем виновата, – причитала она, – нет мне прошенья за содеянное преступление.

Паулин обронил лишь несколько слов: «Мама, тебе нельзя волноваться», и доктор любезно попросил нас удалиться, так как мы негативно влияем на самочувствие его пациентки. Свекровь все еще тянула беспомощно руки, желая остановить сына, но мы все-таки вышли в широкий светлый коридор.