– Китти, я больше не выдержу, — голос у Меери тонкий и напряженный.

– Койя сказала, что можно. В перчатках. Через одежду. Когда рядом больше никого нет. Я изувечу эту девицу. В голове у нее не мозги, а чешуя демона Чахи.

– Меери, не сдерживайся. Я хочу услышать. Как тогда, в коридоре.

– Китти, это не игры. Мне тяжело. Мне очень трудно сейчас сдерживаться, мне больно, Китти.

– Меери, пожалуйста.

– Пожалуйста?

– Докажи мне, что ты меня любишь.

Какие тебе еще нужны доказательства? Если ты сам своих слов не расслышал за тем криком, тем отчаянным призывом, который вырвался у меня. Это я тебя зову, Китти Дар-Умбра. Это тебе я хочу принадлежать, должен принадлежать всей душой, всем телом. Только отпусти меня, маленький мой, потому что ты пока маленький, потому что рано, потому что нельзя.

– Меери.

Меери открывает глаза и видит, что Китти сидит на корточках в полуметре от него, смотрит широко открытыми и. восторженными? глазами.

– Что, испугался? Страшно тебе стало, малец? Китти мотает головой энтузиастически.

– Нет, — голос такой же восторженный, как и взгляд. — Что ты! Мне очень приятно. Так необыкновенно. Будто ты поешь для меня. Будто ты весь для меня.

– Так и есть, — серьезно отвечает Меери.

Нужно было все-таки найти более подходящее место для разговоров по душам. Потому что от детского и совершенно искреннего «Здорово! И я тоже», действительно, можно упасть со стены. Не разобьешься — но позору не оберешься.

11 июля 1501 года со дня пришествия королевы Лулуллы Ёе^у Сиу

Алые отблески полыхают в глазах демонических тварей. Отсветы испепеляющей их изнутри злобы. Свиваются в клубки и встают дыбом хвосты — шипастые, чешуйчатые, обросшие жестким волосом. Дым идет из ноздрей, ушных раковин, вырывается из-под хвостов. Морды демонов искажены ненавистью и беспомощностью. Шеи вытянуты вперед, но ноги и крылья по воле давно забытого живописца влекут назад, прочь от того места в центре фрески, где прекрасная женщина с глазами, мудрыми и светлыми одновременно, повергает двуручным мечом главного демона. Святая Лулулла и ее противник написаны более яркими красками, чем другие фигуры: ее сияющие одежды и его тускло мерцающая чешуя выделяются на темном фоне, долженствующем изобразить Умбренские горы, и притягивают взгляд всякого, кто только ступил под своды главного храма Аккалабата. Дивные краски, рецепт которых ныне утерян. Кровь, вытекающая из лапы демона Чахи и из пореза на его шее, — это самая яркая кровь на Аккалабате. Из Солы текла темная кровь, почти черная. И глаза у нее были не такие, как у королевы Лулуллы, и даже не такие, как у проклятого Чахи, а такие, как у самого маленького демона в дальнем углу картины, уже соскальзывающего обратно в чрево земли, выпустившей и готовой вернуть в себя порождения тьмы. Жалкий и несуразный, с четырьмя нелепо расставленными тумбообразными лапами и свешивающимся на одну сторону шейным гребнем, грязный, взъерошенный, мокрый, он из последних сил пытается удержаться на краю бездны, в которую спихивают его, беспорядочно отступая, более крупные твари.

Но он обречен, и обреченность смешалась в его глазах с недоумением: как же так? Все так хорошо начиналось, было обещано много свежей, вкусной, беспомощной плоти, но свежая, вкусная плоть оказалась вдруг не беспомощной, у нее такие длинные железные клыки, они так больно жалят, и все побежали. А он оказался случайно первым у края бездны и упадет в нее тоже первым.

Сид погладил маленького демона по шейному гребешку. На святую Лулуллу ему смотреть не хотелось: все обман, все кобыле под хвост, амулет не помог. Сиду не забыть, как смеялся отец: первый раз на его памяти так громко смеялся, хлопая себя по бедрам руками, даже несколько раз рукавом по лицу провел, будто утирая выступившие слезы.

– Что, Сид, убедился в магических силах Дар-Фальковской деревяшки? Волшебный шарик! Чудесный дар королевы Лулуллы! Какой ты все же еще ребенок! А овечьи "орешки" в вино подмешать ей не пробовал? Говорят, что так поступают итано со своими беременными. Отличное, знаешь ли, средство. Извини, что не посоветовал вовремя.

Так раскраснелся от смеха лорд Дар-Эсиль, что сам стал похож на толстого и одышливого Дар- Фалько. Оторопевший Сид размышлял, выпрыгнуть ли в окно от этого ужаса или бежать за водой и звать на помощь.

– Шарик святой Лулуллы! — наяривал лорд-канцлер. — Надеюсь, ты его не выкинул? Будем топить им камин в зимнее время. Хватит на месяц, не меньше.

– Отец, не кощунствуй, — только и пробормотал Сид. Он не хотел спорить: там, за дверью, в окружении горничных-тейо и повивальных бабок, созванных со всего дариата Эсилей, стонала и билась на широкой кровати Сола. Комок окровавленных тряпок уже унесли вместе с тем, что в нем было завернуто — маленьким существом, увидевшим зеленые луны Аккалабата за неделю до срока. И всего на несколько часов.

Сид не заходил к Соле с тех пор, хотя прошло уже больше недели. Он не мог ее видеть — она не хотела видеть его. В его ушах стояли истошные вопли, от которых даже отец враз перестал смеяться и в нехорошую складку сложил жестокие губы, уставившись на Сида так, будто впервые его увидел:

– Мальчишки! Меня чуть не убили эти мальчишки! Я не хочу умирать из-за этих мальчишек! Я ненавижу мальчишек!

Она не угомонилась даже тогда, когда лорд Дар-Эсиль вошел в комнату, напротив, поддала жару, вцепившись ему всеми пальцами в руку, которую он не выдернул почему-то, камнем застыв у кровати, пожирая жену тем жадным взором, каким обычно в подземельях Дар-Аккала смотрел на корчившихся на дыбе несчастных, уже готовых во всем сознаться и дать показания на себя и на всех на свете.