– Банда у нас какая-то шурует, вот что! И подростки с ума сходят. Действительно, кому нужен какой-то бомж? Только садистам или сатанистам. А петарды Алиму зачем подсунули?

Илья вспомнил воров в старой «Волге», но промолчал. Он не любил высказываться на посиделках за лапшой.

– В самом деле, девочки! – воскликнул Снегирев, не сводя глаз с Анькиной груди (которая действительно так была хороша и так далеко выступала вперед, что вряд ли позволяла своей хозяйке видеть собственные ноги). – Ну чего мы завели эти старые песни о грустном – о бомжах, о котах? Давайте вернемся к нашим баранам: отчего у Алима морда зеленая? Хотите, я вам скажу?

Сотрапезники деликатно переглянулись.

– Хотим, – ответила за всех Алла Кавун. – Только ведь вы соврете!

Снегирев обиделся:

– Я не врать буду, а просто представлю научно обоснованные соображения. Вы заметили, что Анжелика в последнее время с утра до вечера торчит в «Фуроре»?

– Заметили. Ну и что?

– Вы находите нормальным, что молодая цветущая баба болтается тут среди нас вместо того, чтоб дома дрыхнуть? А еще лучше – погуливать от Алима?

Лояльные женщины «Фурора» отшатнулись от злоязычного старика:

– Ну вы и скажете, Эдуард Потапович!

– Я знаю, что говорю! Алим, девчонки, позеленел от любви и ревности. У меня у самого…

И Снегирев опять начал рассказывать про своих жен и квартиры. Эту историю Илья досконально знал, как и все остальные сотрапезники. На самом интересном месте – на уходе четвертой, нерасписанной жены и на начале кукования в подселении – как из-под земли явился менеджер по персоналу Суслов. Обедающие в панике разбежались.

«А ведь старик прав, что-то происходит странное», – подумал Илья.

В последние дни белые штаны Анжелики-Изоры, ее ослепительные волосы и яркие блузки то и дело маячили в «Фуроре». Особенно примелькалась ее вчерашняя кофточка – такая невыносимо алая, что, когда гражданская жена Пичугина отходила, на том месте, где она только что стояла, долго дрожало в глазах зеленое пятно.

Одевалась Изора весело, но лицо у нее было теперь растерянное и скучное. Она все бродила по торговому залу, прижав к груди какие-то бумажки, и кусала малиновые губы.

После обеда она вдруг решилась:

– Илюшка, иди-ка сюда!

Илья удивился, но подошел. Они были одного роста, и Анжелика тоскливо заглянула Илье прямо в глаза. Затем она показала бумажку.

– Это сценарный набросок новой рекламной акции. Ты в прошлый раз неплохо справился, решено тебя снова задействовать, – сказала Изора очень громко.

Листок дрожал в ее белых пальцах с длинными ногтями, блестящими и яркими, похожими на крупные капли свежей крови.

– Вот посмотри, что задумано, – еще громче сказала Изора и потащила Илью за гипсовую колонну, которая подпирала не слишком гладкий потолок «Фурора».

Меж колонной и стеклянной стеной бакалейного отдела, заставленной изнутри кофейными баночками и чайными коробочками, имелся глухой угол. В этом углу волшебница Изора притиснула Илью к стене. Ее белое как снег лицо, ее губы, красные, как открытая рана, ее глаза, полные ужаса, странно контрастировали с загорелой физиономией индуса, которая выглядывала из-за ее плеча. Эта физиономия была снята в натуральную величину и помещена на рекламном плакате. Индус предлагал чашку какого-то чая и был, в отличие от Анжелики, предельно черноволос и бесконечно счастлив.

– Илюшка, ты ведь ходишь в студию Попова? Здесь никто этого не знает, – быстро проговорила Анжелика.

Когда Илья что-то захотел возразить, она стукнула его по губам свернутым в трубку сценарием:

– Тс! Молчи! Молчи, пожалуйста! Я знаю твою маму – если она что-то знает, то никому никогда ничего не скажет. Это правильно. А ты? Можешь поклясться? Обещаешь, что никогда? Или только потом, когда все кончится?

Илья выслушал эту абракадабру и решил, что Анжелика помешалась от какого-то неизвестного ему горя.

Он никогда не видел ее так близко – как лицо незначительное, он сроду не допускался к столь высокой особе. Теперь он хорошо рассмотрел ее янтарно-карие глаза и розовую родинку на белой шее. Теплыми волнами исходил от Анжелики аромат столь же дорогой и чуждый, как от Алима Петровича, – только, конечно, другой, женский. Сложный это был, сулящий беды аромат. А вот Тара пахла карамелькой! Она пахла дешевой, слишком розовой помадой, дождем и всем прекрасным и нежным, что есть в мире.

Раздумья Ильи о Таре Изора приняла за что-то другое. Она облегченно вздохнула: