– Да как он тебе подтянется?
– Могила, взбеленившись, треснул унтер-офицера по уху с такой силой, что у жилистого гиганта зубы стальные лязгнули.
– Как он подтянется, когда ты его за шею подвесил, вредитель?

Митя, свернув козью ногу, так и застыл с ней. Заслушался. Дошедши, что лишний сор уже из казармы выметает, альбинос потянул из голенища заклеенный мятый конверт.

– Беда, - вручая Мите конверт, эсэсовец Могила тяжко вздохнул и размашисто перекрестился.
– Дневальный-то наш Семенов-то. Как недоглядели? Взвесился. Руки на себя наложил Семенов. Грех большой. Маляву оставил полиции. «Прошу винить славянина Агеева, склонявшего меня» и так далее.

– Разберемся, - Митя убрал конверт за пазуху, и прикурил от спички русский джойнт.
– Добрая махра. Не то, что. Вот вы, святой отец, отвертку называли, с какой отверткой магазин как бы чистили. Описание имеете? Крестовая она, шлицевая, часовая?

– Голубая. С прозрачной ручкой.

– Верно, и скол еще на ней, - добавил эсесовский унтер.
– Агеев ее в ПТУ-114 зажулил. Мы с ним ремесло в одной группе оттачивали.

– Про скол не помню.

Что-то заклубилось в мозгах полицая. Задумался полицай.

– Где отвертка?
– спросил Митя.

– Отвертку Виктория в зонтике унесла. Вика-Смерть. Вы ее знаете, - поторопился я укрепить его подозрения.
– Я ей зонтик отверткой распорол. Там и застряла.

Слова мои были встречены дружным ржанием. Даже босой татарин усмехнулся.

– Здоров ты, святой отец, пули отливать, - у Могилы на глазах от встряски слезы выступили.
– Мы-то ее знаем. Тебя бы уже на кладбище с фонарями искали, если бы ты плюнул рядом с ней.

– Ладно, - Митя открыл бумажник размером с кожаную думку.
– Нет орудия преступления, нет и состава. Хотя оговор, конечно, тоже карается.

– Отмолим, - заверил его Могила, доставляя на стол пачку замусоленных ассигнаций, перекрученный резинкой.
– Всем орденом на коленях отстоим перед святыми угодниками.

– За Агеева пятьдесят ярославских, - полицай отсчитал из бумажника стопку тысячных купюр.

«Бабок он таких не имеет, - полезли у меня досадные мысли в виду Митиных барышей.
– Тоже охотник до представлений. Все спектакль. Еще следствие развел, гадюка. «Крестовая отвертка, часовая». Скучно им что ли, гаерам?».

– Сто тысяч за Филиппова, - Могила подтолкнул пальцем свою финансовую пачку.

– Отвечаю, - поразмыслив, полицай отсчитай из бумажника дополнительные деньги.
– Глухих, заворачивай костыли варить. Прими ставку.

– А ты, Перец, присмотри за капелланом, чтобы святой отец народ не смешил на Княжеской. Самогона выпейте, - наказал Могила унтеру.

Оба игрока, покинувши кают-компанию, вышли из трюма.

– Куда это они?
– я обернулся к Перцу.

– На площадь. За экзекуцией проследить. Там сегодня крутой замес. Филиппов с подельщиками будет резаться у Позорного столба. Сечешь, какие деньжищи?

Унтер с завистью ощупал взглядом груду банкнот, прибираемых татарином со стола, и, затем, потащенным куда-то вглубь трюма. Герман вскоре обернулся со связкой лука на шее, тремя заварными чайниками, стопкой пиал, и банкой расчлененного лосося. Татарин обстоятельно расставил пиалы и заварил в них самогон.

– За погружение, - Герман поддел вилкой кусок лосося, выпил и закусил.

– Почему не за всплытие?
– также выпив, я присмотрелся к татарину.

– Казейник погружается, - отвечал Герман, рассекая перочинным лезвием луковицу.
– На подводном буксире будем плыть. Пузыри будем пускать.

– Насчет пузыря, - Перец встал, раскачиваясь, как перевернутый маятник.
– Чтоб тихо здесь. Кто из катера сунется, попишу.

Унтер уже был пьян до сумерек. Но приказ командования помнил четко.

Пока он опорожнял на пристани свой трудоемкий пузырь, мы с татарином успели потолковать.

– Женат?

– Зачем?

– Трусы на тебе семейные.

– Сожительствую.

– Мне на площадь надо, Герман.

– Одним ударом дерева не срубишь.

– Мне надо, Герман.

– Умный понимает, глупый слушает.

– Я тебя выслушал.

– Как хочешь.

Перец ввалился в трюм, путаясь в брезенте, матерясь и отмахиваясь.

– Темную?
– пропыхтел унтер, когда Герман освободил его из портьеры.
– Кому? Перцеву? Отоварю!

– Смирно!
– приказал я унтеру как старший по званию.

Перец шатнулся, и замер по стойке смирно: локти полусогнуты, ладони по швам.

«Палками их, что ли, муштруют?», - удивило меня такое дисциплинарное послушание унтера.

– Выйти из строя!
– отработал я командирским голосом.
– Два чайника вне очереди!