«На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений
вернуться

Головина Алла Сергеевна
Шрифт:

«Разобран лесок тропинками…»

Разобран лесок тропинками. По ребрышкам и бренча, С заминками и с запинками Проходит вода ручья. Как будто уже погонями Застигнута — ты бежишь, Зачерпываешь ладонями, Хоронишься за камыш. И смотришь, и снова кажется, Что там, в глубине реки, Шальное крыло развяжется И вылетят светляки. Сейчас из-под кожи выступит Живая голубизна, И выпорхнет кровь на выступы Из неживого сна. Горя легчайшими мушками От счастья и от стиха, Схоронится за подушками Гагачьей опушки мха. Чтоб вечером не заметили Настоящие светляки, Кто чертит синие петли Огнем у твоей руки. «Современные записки».1934.Т.56

«Отходя от сновидений ночью…»

Отходя от сновидений ночью Прямо к смерти, — спящих не задень… Во сто крат светлее и короче Мнится нынче неизжитый день. Не задень лампады темно-синей, И легко на кладбище ступив, Очерти квадрат на балдахине По земле волочащихся ив. Чтоб лежать в земле тебе просторно, Чтоб былое детство отыскав, Желтый холмик кубиками дерна Обложили у высоких трав. Чтобы прямо на зарытом горле, Опуская белую ступню, Мраморные ангелы простерли Взмах крыла к лампадному огню. Чтоб, когда замшеют эти складки Мрамора на вскинутом плече, Ты бы все еще играла в прятки Вечером в гостиной при свече. Чтоб тебе был близок настоящий Детский и невозвратимый рай, Одеяла притянувши край, Мертвая, ты притворилась спящей. 1934. «Скит».III.1935

ТЕЛЕГРАММА

Строчили провода над полем, По деревням и городам. Текли слова любви и боли, Летели стаи телеграмм… Пускай разгадан и оплачен Короткий радостный ответ — Телеграфист уездной почты Садится на велосипед. И радуясь, и подтверждая, И глядя вверх на провода, Послу, слетевшему из рая, Ты пишешь на бумажке: да. Чтоб, позабыв о мокром снеге И отстранив земное зло, Он звонко простучал коллеге Ответ в соседнее село. И долго помнил ночью лунной, Как плещет чуждая любовь, Что пели провода, как струны, Стекая в венчики столбов. 1934–1935

ПРИГОРШНЯ ЗА ГРОШ

На лотках, на народном гуляньи, Из-под кучи расшитых платков, Розоватое зарево глянет, Целый ворох стеклянных стручков. На картоне, как будто — медали, Эти пуговки с грядкою дыр, Их разыщет из сказочной дали Прискакавший на смертный турнир. Будет долго искать по палаткам Перероет тряпье и найдет На железе, натянутом гладко, — На груди этот ворох пришьет. Леденцами они загорятся, И ребенок, напавший на след, Отстранит и шары и паяца И отвяжет литой эполет. Витязь, витязь, не торопитесь, Там на площади, на краю, Вам покажут, как дама и витязь Обвенчались в рогожном раю. И как пригоршни этих кружочков — Этих пуговиц с ангельских лат, Продевает красавица в мочки И считает свой розовый клад. Все сокровища этого мира Мы на сердце своем унесем, Приходите скорее с турнира За моим деревянным конем. 1934–1935

РОЖДЕСТВО I

Под крышей стынущего дома Сама почти что не жива, Забвенья легкою соломой Ты перекладывай слова. Твои созревшие полеты И прозвучавшие слога, Как лучших фруктов позолоту Хранят до срока погреба. Зима страницы залистает, Зима забудет звонкий клад, Когда на окнах зацветает Хронический бесплодный сад. Но вот в столовую метели По очереди, по одной, Под тающею пеленой Пропустят срубленные ели. На крест подножьем опираясь, Они глядят, как из бумаг Выходит легкий ватный заяц И чей-то небывалый флаг. И яблоки, вдыхая хвою, Увидят снова между хвои, Как встанешь ты почти живою, Как воскресает голос твой. Твой голос радостный и зримый, Крылатый сбереженный стих, Взлетает выше херувимов На нитках бледно-золотых. 1934–1935

РОЖДЕСТВО II

Пахнет детство орехом в меду, Пахнет детство эмалевой краской, Рождество раскатилось на льду И к дверям привязало салазки. А в сочельник в закрытых дверях Тщетно скважину хочет расширить, Там в гостиной серебряный прах На почти изумрудной порфире. Там в гостиной твой маленький брат Станет рыцарем без посвященья, Ты одна принимаешь парад, Задыхаясь от восхищенья. Но потом, заслонясь от огня, Что играет на золоте брони, Ты небрежно погладишь коня И хлопушкой покормишь с ладони. Ведь уже подсказали огни, Что на завтра, на после обеда, Хорошо бы сюда пригласить Синеглазого сына соседа… 1934–1935

«За струнами бряцавших лир…»

За струнами бряцавших лир Кружилась жизнь в шальной погоне, Но окончательный свой мир Ты помещала на ладони. Мерцаньем невесомых доз Вверяла радости бумаге, А город цвел корзиной роз И пыльным символом на флаге. Пусть, облачно дыша вверху, Вздымалось небо синим тентом, Ты крылья клеила стиху И обшивала позументом. Строка к строке, К вершку вершок, Лазурь — тетрадная обложка, И до ближайшего окошка Летит бумажный петушок… И свой тупой измятый клюв Разбив, но все-таки прощая, Он вспять печально обращает, Крыло повесив и согнув… 1934–1935

В БОТАНИЧЕСКОМ САДУ

Сквозь стекла осеннее солнце греет, Под куполом из стекла Виктория Регия в оранжерее Бережно расцвела. Плотами ложатся на глади листья, И плотно, как на века, К воде прилегла снеговая пристань Расщепленного цветка. Сквозь тропики стынущего сада, Читая дощечки мельком, Торопишься ты и становишься рядом С Дюймовочкиным цветком. Пускай на столетниках ждут бутоны, А на бессмертниках — тлен, Тебе не удастся проплыть затоны И ботанический плен. Пускай твое сердце почти не дышит, Рука прилегла к стеблю, Зовут горожан голубые афиши Опять к твоему кораблю. Лишь ночью остынут повсюду стекла, И, не дождавшись чудес, Уходит толпа через пыльный и блеклый Перегороженный лес. И ветки вздохнут облетевшей мимозы, И дружно ударят в окно Откуда-то сверху китайские розы С альпийскими заодно. И руки, как весла, и весла, как крылья, Под листьями нету дна, Из белой магнолии плещет мантилья, И ты отплываешь одна. Виктория Регия — белый остров От берега за версту. Но все исполняется точно и просто, Когда чудеса в цвету. Лишь сторож в углу, заметая билеты, Как синие лепестки, Увидит в саду небывалое лето И две разведенных руки. И, отправляясь к воротам в сторожку, Отметит, что расцвели Сегодня на клумбах и на дорожках Все чудеса земли. 1934–1935