«На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений
вернуться

Головина Алла Сергеевна
Шрифт:

ДЕРЕВЕНСКОЕ КЛАДБИЩЕ

На изнанку земля по весне! Перетряхивай ветер печали! Это плуг проплывает в огне, Чтоб у дальнего леса причалить. А вверху, у кладбищенских стен, Словно пленная стая, украдкой, — Это ангелы, вставши с колен, Развевают замшелые складки, Белый мрамор спуская с плеча, Мох счищая с застывших ладоней… Под ногою земля горяча, Покидаемый плачет и стонет… Но легко отгибая доску, Как страницу на крайней могиле, Он прикладывает к виску Жестяную повязку из лилий. На дерновый садясь бугорок, Он глядит, как дорогою мимо, На небесный слетают порог Деревенские херувимы. Им у этих отверстых гробниц Не склоняться над чьей-то виною, Потому что воскресло весною Сердце жадное самоубийц. 1934. «Скит».III.1935

НОЧНЫЕ ПТИЦЫ

Этот вечер огненно-желтый Видит снова, в который раз, Как смятенные птичьи толпы Сетью выхватил Монпарнас. И у белой холодной стойки, Чинно вниз опустив крыла, Из густейшей крови настойку Ты доверчиво отпила. Вспоминая камыш и гнезда, Подражая в последний раз, Ты крылом утираешь звезды С неослепших орлиных глаз. И ты видишь, ты видишь, видишь, Как нагретые зеркала Тушат счастье твое, подкидыш, И ломают твои крыла. Пусть наутро сметут со стойки Песни наши среди золы, И, болтая, покинут сойки Тесно сдвинутые столы… Вот слоятся стеклянные двери, Разбредаясь по одному, Мы бросаем горстями перья Вырастающему холму. Чтоб сегодня приблизить чудо Смерти той, что который год На заре подымает блюдо, Зерна сыплет, не зовет… 1935

«Шальная жизнь не выдается дважды…»

Шальная жизнь не выдается дважды, В саду шумит неповторимый дождь, Не утоляя, не смиряя жажды, Свой пресный мир ты пригоршнями пьешь. И видишь, как, захлебываясь влагой, Вокруг себя озера замутив, Корнями оступаются в овраги, В хлыстах побегов, туловища ив. — Обрубленные буйно прорастают, Смотри, смотри, как сизая листва, Летит из-под коры, как стая, И — отражением трава Встает из-под воды навстречу. Вплотную — иглы свернутых недель. Теперь бы солнце!.. Но уже за плечи Тебя схватила комнатная мель. И подняла, спасла и обсушила (Ты шла по лестнице, чтоб двери распахнуть, В саду — потоп, и ты теряла силы…): Глоток вина, одеколоном — грудь… 1935

«Слабеют руки, отмирая…»

Л. Червинской

Слабеют руки, отмирая… Бездельники, зачем нам две руки — Мы даже не плетем венки, — Крылом стучимся в двери рая. Вот эти пальцы: два и много, три, Приставить к перьям или просто этим Пером блестящим из крыла, смотри, Мазок оставить на портрете. И, может быть, поверят больше нам, Прося автограф, только чуя славу — Поверят счастью, и мечтам, и снам, И клетки отведут по праву. Из-под мостов слетимся, отчеркнув Главу: опушенные руки. И запоем, а может быть, и клюв… И не слова, а только звуки… 1935

СЧАСТЬЕ

По весне, хитрей, чем Калиостро, Трижды в день у городских застав, Счастье паспорт проверят просто. Пряча грим в серебряный рукав. И въезжает все еще в карете, И в предместье станет у крыльца. Узнавая занавески эти И на ставнях круглые сердца. Там, где пахнет плесенью и воском, В маленькой гостиной, у зеркал, Ты меняешь второпях прическу, Подглядев учтивейший оскал. Март стекает с заблестевшей крыши, Веерами распушив кусты, Зазывают на углах афиши Суеверных ласточек, как ты. «Боже мой, ты ангел или дьявол?» Но, уже не помня ничего, Ты впиваешь страх и славу — Ты — подруга верная его. Привыкаешь, вышла на подмогу: Белый плащик, синее трико. Ты — бледна, но где твоя тревога — Слабым пальцам обмануть легко. Понимая взгляд его и слово, Ловко пряча за спиной беду, Ты тасуешь песни перед новой, Побледневшей, во втором ряду. 1935

«Переводится молодость: счастье, взболтни…»

Переводится молодость: счастье, взболтни, И в последний разок, обжигая, Льются в кровь сумасшедшие звонкие дни. В сердце шепотом: дорогая… Брось бутылочку и рецепт — Кризис в прошлом: ты смотришь и дышишь, Твой нежданный, твой поздний, твой алый рассвет. Все равно ведь уже не пропишешь Десть бумаги (не узенький ярлычок, Где на штемпеле ангел кудрявый)! Вынь перо, карандаш или даже смычок И венчай свою молодость славой. И на нотной бумаге напишешь сонет, Констатируя смело коллегам: Наступивший покой, остывающий бред, Тротуары, покрытые снегом… 1935

«Твои слова? Томление мое?..»

Твои слова? Томление мое? Иль этот вечер с дождевою дрожью? (Глаза к глазам, зрачки как острие) Скажи теперь, но что же было ложью? И где теперь тяжелая стена? Неделями разлуки, расстояньем Она разрушена? Иль, может быть, она Украсилась калиткою, дверями? И плющ на ней прикинул кружева, А сзади дом и наскоро — тюльпаны… Добро пожаловать! Моя любовь — жива И вот летит через чужие страны. Всё узнает снесенное в сенях, Вот наше первое обзаведенье: Мой первый сон и мой последний страх, И наша смерть и наше пробужденье. Кудрявою склоняясь головой, Рисует ангел облака и поле, Чтоб всё, как в жизни было. Неживой, Ты забываешь о последней боли… Глаза к глазам. Я требую, скажи, Ведь ложь была, она была сначала? Но шепчешь ты, что не бывало лжи, Чтоб ты узнал, чтоб я тебя узнала… 1935

«Мир по шву острием распорот…»

Мир по шву острием распорот — Прочный мир. Перелицевать? Или новый, как этот город, Унести, заметать и сшивать? Шире — плечи и к вороту ярче, Звонкий шорох: парча или штоф? Нитки рифмы, рабочий ларчик И строка за строкою, как шов. Вьются улицы, как воланы, Звездный шлейф у недвижных ног, Но тебе подражают страны И листают твой каталог. Вот и плащ заботливо выткан — Как нарядна твоя судьба! И последнею алой ниткой — Венчик на середину лба… 1935