— Я пойду, — бросил Ван.

— А ты кто будешь, руссов сын?!

— И-Ван теперь. Мои далече, да и конец им еже ли мы здесь черноту не сдержим. Всему миру конец считайте. То долг родичам и Щурам. Я заплачу, — выступил. Финна ахнула и за ним рванула:

— И я!

— Ты куда?! — шикнула Ма-Гея, но невиданное дело — уперлась дева, не послушалась:

— Пойду! За братавьев и сестер, за мир честной! Дочь из меня скверная, а воин, тятя хулы не дозволит, справный!

Ран вздохнул, кивнув:

— Правда ее, резом управляться она боле обучена чем ведовству да домашним делам.

— Зачем нам дети в трудном походе, кнеж? — вышел Юр и Славен, за ними Мал и Сват, Свинельд подтянулись. — Мужей хватит.

— И то, правда. Отойди дочь…

— Тятя!..

— Кыш сказали! — цыкнула Ма-Гея, оттащила в сторону непокорную Финну.

— Акромя мужей ведуны нужны! Двое!

— Волох пойдет и … Дуса! — объявила с тяжким сердцем Ма-Гея.

— Ей значит можно?! Она ж меч не удержит! Со страху умрет!.. — возмутилась расстроенная, что ее не берут девочка.

— Не наветничай! — осадила ее мать. — То на совете с дивьими решено. Рарог с нами, а слово ее крепко. Здесь я одна с вашей и Щура помощью управлюсь. Анжилоны — змеевики Рарог даренные все племя что в Яви остаться суждено до конца дней их родовичей беречь будет.

— Решено, — отрезал Ран. — Мы здесь стоим, воины в дорогу сбираются. Коль ладно у врат — с двух сторон встанем и черноту собой закроем — не быть ей на свете! Как должно было Щурам нашим, так и нам должно! Отстоим мир Прави для детей наших!

Зашумела толпа: кто всхлипывал, кто вторил кнежу, кто в бой рвался, просился в пусть с вызвавшимися воинами, кто сетовал на скоропостижное решение и советовал обождать. Но большинство понимала — не схватись сейчас, не встать поперек тьме и весь свет заполонит она, добавит лихо, что и так немеряно. Куда годно, когда было, чтобы своих в полон она брала. Род против рода оборачивала? И каждый понимал — дальше только хуже будет. Ни наги придут — нагайны прилетят, ни нагайны прилетят — Мары дочери прокрадутся или Мокша проказить начнет, лесных подговаривать. Начнется тяжба перетяжба кто кого куда перетянет. А не это, так холод и голод сгубит. Смута грядет худая, долга, как ночь, что видно крепко на землю села. К «утру» так то и души живой не сыщется — только лед, стынь да навьи смутьяны останутся. Им радость, а роду арьему да дивьему хана.

Взрослым ладно — пожили, а детям почто судьбина такая? Неужто достойны они того? И как Щурам в глаза при встрече смотреть коль для потомков их мир да лад не сохранили, Явь и Правь как пустошь воронью черному отдали, род под корень срубили?

Гудело городище, даже разойдясь с вече, до полуночи меж собой в семьях разговоры вели.

А ночью беда случилась: какими уж неведомо тропами и делами, в обход златокольего оберега и дозорных, глаз не сомкнувших, исчезли из крепища четверо дочерей рода, Сев и прибившийся Арис.

Сполох к утру подняли — Дуса хватилась — Финны нет.

Сперва девочка плохого не подумала — с вечера они с сестрой шибко повздорили. Ту от возмущения крутило: мало Дусу- неумеху в поход берут, а ее резвую да смелую оставляют, так еще Ван за вечерей кашей глаз с Дусы не спускал и все норовил взгляд ее поймать.

— Привабила его злыдня поперечливая! — зажала после в сенках Финна сестру. — Голову оторву!

— Дурная ты. Чего злобишься? Слово я ему не сказала, а что глаза об меня протирает, так то дело его, молодецкое и ни я, ни ты ему не указ.

— Ты младшая! Мне первой жениха выбирать!

— Так кто против, Финна? Ступай к Ванну, потом к тяте. Коль сладитесь — тому и быть.

— Как же, сладимся! Ты ему голову затуманила, зелье поди какое дала! Сестрица — злодеюшка. Всегда поперек меня норовишь!

— Окстись, Финна!

— А ну, расступись! — пискнул Лелюшка и ущипнул Финну за ягодицу. Та подпрыгнула и вовсе от злости побелела:

— Все против меня!

И прочь из избы ринулась.

Ну, да охладиться и вернется, — подумала Дуса, а той и заполночь нет, и позже. Всполошилась девочка, домового позвала. Тот и поведал: ушла Финна, а с ней другие. Сманили их дочери Мары, что с нагами в лесу округ крепища встали.

Подняли городище, вслед воинов послали, Ран сам с отрядом вышел. А вернулись — лица на мужах нет, Свята — дева — воин и вовсе снега белее, в глаза родичам не смотрит. Последним в крепище Юр вступил, а на руках Лиса, одна из беглянок, мертва лежит, в небо заледеневшими глазами смотрит. Мать погибшей вскрикнула, к дочери ринулась, не веря что сгинуло дитятко, Ма-Гею позвала.

Та с Волохом переглянулась и голову опустила — не воротишь глупую, сама на погибель пошла. Кожа-то у покойной синя, на горле рана рваная, волос опален, одежа в клочьях, руки в кровь изранены и чешуйка желто-зеленая к ладони прилипла — наг Лису взял, кровь выпил, тепло и душу забрал. А что к нему попадает в обрат не ворачивается.