Как всполошились, так и успокоились.

Шахшиман к деве повернулся, схватил, в лицо зашипел:

— Всех забудешь. Моя ты. Ни о ком ином думать не станешь, ни одного более не приветишь. Всех из души, ума вымету!

Перечить? Бесполезно и к чему что говорить? Не поймет змей — иными законами он мыслит, иначе живет.

Дуса голову опустила, упрямый взгляд пряча: молвить не стану, а знай все же — род свой не забуду, отца, матушку родичей милых пока жива величать стану. И закон предков как стоял правилом жизни, так стоять станет. Не свернешь ты меня змей, не оморочишь.

Нага то рассердило шибко. Закричал так, что камни со скал сыпнули и смолк тут же, успокоился, целовать опять начал пленницу свою, будто не было ничего. Но груб поцелуй и руки, что Дусу сжали жестоки, не мнут, рвут тело. Помутилось у девы в голове от боли, тогда только наг ее выпустил, на снег кинул. Кольцо вокруг хвостом свил и навис прошептав Дусе:

— Ласкова со мной будешь — мою ласку узнаешь. Перечить вздумаешь — боли напьешься и своей и чужой.

Дева тяжело посмотрела на него: не сбороть тебе меня все равно!

Наг к полоненным метнулся, мужчину выхватил и вверх хвостом поднял на Дусу поглядывая свысока.

Та поняла, что он затеял и закричала в унисон с полоненными:

— Нет!!

Шахшиман качнул жертву в воздухе и откинул в скалу. Несчастный в скалу полетел, ударился о поверхность гранита и вниз мертвым рухнул под дикие крики какой-то женщины, видно суженной его.

— Еще поучить? — навис над Дусой наг. Та от горя сама не своя стала и все ж поняла, что слово поперек скажи, еще жертвы будут.

Как тут сдюжишь, матушка? — заплакала и голову склонила перед Шахшиманом.

А тому этого мало, пытать давай:

— Кто ты, ну?!

— Дуса… Мадуса.

— Чья?

— … Твоя, — с трудом выдавила и чуть тем словом не подавилась.

— Люб я тебе?

Дева застонала от омерзения и отчаянья.

— Говори?!

— Люб, — еле слышно бросила.

— То-то. А теперь обними меня и поцелуй.

Убить бы!

Но делать нечего, обняла, содрогаясь от ненависти и брезгливости, губ коснулась. И краем зрения увидела, с какой ненавистью на нее полоненные арьи смотрят, клятье в свою сторону услышала с рыданьями смешанные.

— Крепче обними, жарче поцелуй, — приказал наг, давя возражения и попытки бунта взглядом. — На родичей не смотри. Боле никто они тебе. Я один указ отныне. Доволен буду — лишний человечек уцелеет. Поняла ли то?

Уж некуда яснее. Пришлось и гордость и омерзение пересилить, себя за то презирая в губы нага поцеловать.

Тот успокоился, выпустил ее.

— Гуляй, да смотри, чтобы зрил я тебя.

Дуса на камень осела: куда пойдешь? Что для родичей, что для сестры она ворог заклятый теперь, бежать — мыслить глупо — кишмя кишат округ навьи дети. Чуть вздумай, и мало вобрат вернут, еще боле горя посеют ее же делом, изведут кого-нибудь.

Вскорости дальше пошли. Дуса на руках у Шахшимана ехала и глядела, как наги пленников по камням своим ходом гонят. Смотреть на то больно было, и горько осознавать, что помочь ничем не можешь.

За перевалом змей остановился ненадолго, оглядел местность. Лес впереди хлипкий и боле камня, чем растительности, куда не гляди. Дуса в небо посмотрела. Странное дело, здесь оно светлее казалось, и снег не шел, кончился, как обрезали.

Чем дальше продвигались путники, тем яснее Дусе становилось, куда жуткий отряд движется. Пролесок она узнала, хоть изменился значительно. За ним поле должно быть и крепище Ма-Ры. Дева приободрилась даже: если вправду наги ведут их туда, значит выбраться возможность есть. От родного городища то недалече и дорога известна.

Не ошиблась Дуса — к Ма-Ре их вели.

Однако радости у девы поубавилось как стены крепища увидела — черным черно показались они и само городище как силуэт во мраке. Головой мотнула и вновь глянула — нет, светло. Даже боле чем в родном поселении. Там ночь, а здесь, что утро раннее. Может, пейзаж ту темноту нагнал, что ей привиделась? Камни да лес округ и мертвым тянет от них, злым и холодным. Снега малость, а морозно до озноба, что прочитай, за всю дорогу по сугробам не изведала.

И чем ближе городище, тем тяжелей у девы на душе, и кажется не к родичам идет — в узилище, из которого как не тешь себя надеждой, хода ей не будет.

Тревожно у Дусы на сердце стало, так и хотелось в обрат бежать, дороги не разбирая.

Наги как один в людей обернулись. Странник деву за руку к вратам потащил, как та не упиралась. Вошел как хозяин, ни поклона хранителю городища, ни приветствия встречающим, никаких иных знаков уважения.

Дуса же дивиться не успевала: снега в крепище где нигде и тепло. Однако мараны дети в меха одеты. На кого не смотри — не признать, лебедица, сокол ли перед тобой не догадаться: меха от шеи до бедер, пики в руках, мечи за спинами у большинства. Взгляды опять же неласковые, въедливые и холодные, лица замкнутые, женской кротостью не смягченные.