Кеннеди очень внимательно отнесся к предложению отца устроить встречу по Берлину, но связал этот вопрос с событиями, происходящими в Лаосе и Вьетнаме. Он закончил тем, что США займут выжидательную позицию, будут пристально следить за развитием событий.

Дух послания можно было назвать даже сердечным. Президент отметил, что намерение отца пересмотреть свою позицию по Германии вселяет надежду. Он высказал предположение, что это приведет к общему ослаблению напряженности.

Пьер Сэлинджер отмечает, к своему удовольствию, что тем не менее после получения письма от отца Кеннеди не поправил ни слова в своей речи перед ООН.

Но это не столь важно. Выступление президента отвечало предложениям отца. Тем более обнадеживало то, что такое решение Кеннеди принял раньше, самостоятельно. Значит, их намерения не раздувать конфликт совпадали в главном.

Утром Харламов скрупулезно записал пункт за пунктом переводимое Большаковым со слов Сэлинджера послание президента США Хрущеву. Оно ушло в Москву немедленно.

Так началось неформальное общение, в которое, кроме Большакова и Харламова с одной стороны, и Сэлинджера — с другой, оказались втянутыми и другие совершенно неожиданные люди, в своем большинстве совмещающие две профессии — журналистику и разведку. Общение прервалось со смертью президента Кеннеди, с его преемником отец предпочел обмениваться официальными посланиями.

Наступил октябрь. Семнадцатого числа открылся XXII съезд партии. Затихшая было полемика вокруг имени Сталина, его ошибок и преступлений неожиданно вспыхнула с новой силой. Вначале отец не намеревался опять поднимать этот вопрос. Коллеги по Президиуму убеждали его, что сказанного на XX съезде достаточно, виновные названы, ошибки исправлены, незачем ворошить прошлое. Однако отец не выдержал. Отступив от заранее написанного обязательного текста доклада, он занялся новыми разоблачениями. Речь зашла не только о самом Сталине, но и его окружении, входивших во время XX съезда в Президиум ЦК Молотове, Маленкове, Кагановиче, Ворошилове и Булганине.

Как только из уст докладчика прозвучали резкие слова, осуждавшие сталинизм, записавшиеся в прения бросилась переделывать свои речи. В заготовленных текстах не было ни слова о Сталине, не упоминались имена его подручных. Большинству ораторов все эти вынужденные разоблачения Сталина пришлись совсем не по душе, но они не смели нарушить негласную традицию «нерушимого единомыслия». Все старались перещеголять друг друга, потрафить отцу. На свет вытаскивались все новые преступления, обнажались кровь и грязь. Теперь этого уже нельзя было скрыть, вновь упрятать подальше. Произнесенные с высокой трибуны слова становились достоянием истории. Накалившаяся обстановка требовала действия. Съезд принял постановление об удалении забальзамированного тела Сталина из Мавзолея. Правда, далеко его не унесли, 1 ноября ночью похоронили тут же, у Кремлевской стены, среди наиболее почитаемых его жертв и сообщников.

Маршал Конев тоже присутствовал на съезде. Казалось, берлинская стена могла воспрепятствовать его прибытию в Москву, но к середине октября ничто не предвещало осложнений. Конев позвонил отцу и, спросив разрешения покинуть на время Берлин, отправился в столицу. Отец сказал, что вообще следует подумать о его возвращении к служебным обязанностям, не век же ему сидеть в Германии и караулить стену. На съезде Конев с неодобрением выслушивал хулу в адрес своего недавнего Верховного главнокомандующего. Он принадлежал к молчаливому большинству, не поддерживающему начавшиеся разоблачения преступлений прошлых лет.

Тем временем в Берлине становилось тревожно. Инициативу проявил генерал Клей.

На 28 октября американцы наметили акцию по уничтожению заграждений у пропускного пункта, перегораживающего центральную берлинскую улицу Фридрихштрассе. Они называли его «чек пойнт Чарли». Для ее проведения выделялись немалые силы: несколько джипов с пехотинцами, разбавленными жаждущими зафиксировать факты журналистами. Приданные им бульдозеры должны были снести рогатки, шлагбаумы и выросшие по бокам от проезда ряды колючей проволоки. Прикрывали операцию десяток танков.

Генерал Клей не предполагал, что начнется стрельба. Немецкие пограничники не рискнут открыть огонь по солдатам армии-победительницы.

Советское командование заблаговременно узнало и о точном времени начала операции, и о задействованных в ней силах. Возможность подготовиться, продумать ответные действия позволила предотвратить весьма вероятное несчастье.

Генерал Якубовский обо всем доложил в Москву министру обороны. Малиновский позвонил вечером отцу домой.

На сей раз информация звучала крайне тревожно: никто не мог исключить, что американский командующий решится ввести в прорыв более крупные силы. О подобных намерениях не сообщалось, но и маршал, и отец, исходя из своего опыта, не доверяли на сто процентов донесениям агентуры.

Что это? Пришел час испытаний? Отцу необходимо было принять единственно правильное решение. Первым делом он усомнился, что подобные действия санкционировал президент. И почему они надумали действовать сейчас, спустя более чем два месяца после установления границы? Только что Кеннеди произнес в ООН весьма обнадеживающую речь.

Отец рассчитывал на продолжение контактов — и вдруг это сообщение о бульдозерах и танках… Ему показалось, что здесь, в обход президента, вмешались какие-то иные силы.