— Наш министр дурак, профессора с собой возит. Слушай, татары агрессивный народ! Ты против нас ничего не говори.

— Молчу, молчу.

— Слушай, какая моя жена злющая! Зачем, говорит, вторая жена взял? А я не только вторая, я и третья взял. Медсестра у нас. Я ее изнасиловал, теперь тоже дочка растет. Красивая!

— Дочка или жена?

— Оба красивая. Но таких, как ты, жены не любят.

— Почему? — отчего-то обиделся я.

— Ты добрый, красивый — зачем такой жене нужен? Любая жена ругаться должна. Тогда она понимает, что настоящий жена.

— Ругаться на любого можно.

— Э, нет! — хитро прищурился Усман. — Она тебя ругает, ты ее стукнешь — тогда любовь. Моя старая жена очень злющая!

Он уважительно покачал головой.

— Плохо, что вы уже три дня ничего не ели, — сменил я тему.

— Вечером банкет, — сделал попытку встать с кровати Усман. — Селезенку вырезали, совсем иммунитета нет. Пока неделя не попью, не могу остановиться. Но какая эта еврейка умная! Один раз смотрела на меня и говорит: «У тебя селезенка гниет!»

— Старая?

— Старше моей жены. Слушай, а я тоже еврей!

На нетвердых ногах Усман Ильгизарович подошел к зеркалу, посмотрел на себя.

— Какой же вы еврей? — сказал я. — Вы татарин.

— Мой дед двести лет назад из Палестины еврейку привез. Ты Коран знаешь? Евреи и арабы — это одно и то же.

Для меня новость была несколько неожиданной.

— Как это — одно и то же?

— Один народ, только разной дорогой пошел, — никак не мог оторваться от зеркала Усман Ильгизарович. — Слушай, морда какая красная. Дурак!

— Передохните немного, — посоветовал я, — поешьте, поспите, погуляйте. Море успокоилось, можно купаться. Вода девятнадцать градусов.

— Я здесь в прошлом году на симпозиум был, купался, — поморщился Усман Ильгизарович. — Писатель бедный, врач бедный — это неправильно. Я тебе говорил, что не беру деньги?

— Говорил.

— Пусть те берут, у кого нет денег. — Он выжидательно посмотрел на меня.

— Правильно, — согласился я. — Вы в Америке были?

— В Швейцарии был, — Усман Ильгизарович тяжело сел на диван. — Красивая страна, как Татарстан.

— У меня друг в Дагомысе родился, теперь живет в Америке, — объяснил я свой интерес к заморской стране.

— Там тоже можно жить, — махнул рукой Усман. — Слушай, вчера дождь был?

— Был.

— Жена говорит: «Зачем билет на самолет взял? Пропадешь, дурак!» Сейчас погода хорошая. Сидит дома, ругается.

Мне показалось, что Усмана Ильгизаровича устраивают все три жены. Одна сидит дома и ругается, вторая и третья воспитывают детей.

— Слушай, прилечу Алпатьевск, не знаю, к какой жене идти, — признался он.

Здесь я ничего не мог посоветовать.

— Слушай, тот белорус тоже молчал. Хороший человек. Но немножко пил.

Усман Ильгизарович достал из-за спинки дивана бутылку.

— Я иду на пляж, — сказал я.

— Как хочешь, — он глотнул из горлышка. — Татарки злющие, говорил?

— Конечно.

— Зато очень красивые. Еврейка видел?

— Видел.

— Тоже красивые, но наши лучше. Очень злющие! Твоя жена кто?

— Русская, — понял я.

— Совсем плохо, — поцокал он языком. — Слушай, дураки мы! Сколько девушек гостиница, а ты один ходишь.

Кроме двух-трех потасканных проституток, девушек в гостинице я не видел, сезон кончился. Но спьяну всякое показаться может. Хотя, был бы здесь Саня, он нашел бы девушек. Вернее, они бы его нашли.

— В Майами девушек много, — вздохнул я.

— Всюду много, — стал надевать штаны Усман Ильгизарович. — Я один ресторан пришел — кругом девушки. Жена, дурак, боится, что я к молодой уйду. Зачем уходить? Всюду жить можно.

— Хорошо там, где нас нет, — сказал я.

— Неправильно говоришь: там, где нас нет, плохо, — внимательно посмотрел на меня Усман Ильгизарович. — Лучше еще здесь немного поживем. Умру, от трех жен хоть что-то останется.

Татарин был прав. Неважно, где мы живем — в Москве, Сочи, Алпатьевске или Майами, — но что-то от нас должно остаться.

Он вновь уснул, и вскоре раздался междугородний телефонный звонок.

— Алло, это Дагомыс? — услышал я довольно приятный женский голос.

«Жена, — понял я. — Но которая?»

— Да, — сказал я в трубку, — Дагомыс.

— Не будете ли вы столь любезны пригласить Усмана Ильгизаровича?

— Минутку.

Я с сомнением посмотрел на Усмана. Добудиться его вряд ли было возможно.