И после долгих уговоров, Клеман всё же собрал какие-то средства и залатал крышу. Днем он находился в магазине, а едва начинало смеркаться, приходил к Готель и садился у огня.

– Меня сегодня посетила мадам Леблан, - рассказывал он, откашлявшись, - она пересмотрела весь мой ассортимент.

– И что же она купила?
– спросила супруга, шинкуя салат.

– Пока ничего, - ответил Клеман, - но она обещала снова. Знатная дама. Пока у меня будут такие покупатели, мой магазин будет процветать.

– Я зайду к вам завтра, убрать, - сказала Готель, постучав ложкой по краю миски.

И на следующий день, раздав у собора горячую сдобу Гийома, она пришла в лавку. У Клемана горел камин, но Готель не могла отделаться от ощущения, что в доме, всё же, необъяснимо холодно. Стены не были прогретыми, как бывает в доме, где регулярно топят, и даже на камине по краям блестел иней. Готель сделала шаг к лестнице на второй этаж, но Клеман вцепился в неё двумя руками с глазами переполненными страха:

– Постойте!
– взмолился он.

– Вы не жалеете меня совсем!
– крикнула она, выкручивая себе руки, пытаясь вырваться, - на улице зима! Вы не топите, вы совсем не топите дровами! И вы ничего не едите.

Готель села на ступени лестницы и тихо заплакала.

– Закрывайте магазин, - вытирая лицо проговорила она и посмотрела на растерянного Клемана, - закрывайте этот проклятый магазин!

Когда они пришли в дом Готель Клеман сел у огня, пока его супруга готовила постель.

– Вам лучше снять одежду, чтоб быстрее согреться, - сказала она.

Он стащил с себя сапоги и сбросил на пол тулуп:

– Я помню, как увидел вас в первый раз. В платье из голубой парчи. Вы были похожи на ангела.

Готель подошла к огню, взглянула на мужа и слезы брызнули из её глаз. Она бросилась через улицу и заколотила в окно Гийома.

– Что случилось, мадам Сен-Клер?
– заохал старик.

– Лекаря! Зовите лекаря! Скорее! Скорее!
– кричала она среди дороги.

Вернувшись, она уложила Клемана в постель и вытирала с его лица пот, пока не пришел доктор.

– К сожалению, болезнь вашего мужа слишком усугублена его слабым состоянием, - сказал он, спустившись с мансарды, - я дал ему лекарство, но если жар скоро не сойдет, мадам…, мне очень жаль.

Готель села на стул. Как ни твердила она в душе, что Клеман был только обстоятельством её, не сложившейся, как бы ей хотелось, жизни; сейчас она не могла представить себе эту самую жизнь без него. После того, как все ушли, она поднялась в комнату, где лежал Клеман. Он дрожал от озноба, но увидев супругу, улыбнулся:

– Вы надели бежевое платье.

Готель улыбнулась в ответ и взяла мужа за руку.

– Оно ужасно, - пересохшим голосом проговорил он и попытался повернуться, - а мне сейчас тяжело смеяться. Почему вы молчите?
– спросил он её, - вы что-то знаете? Должно быть.

– Простите, - заплакала Готель.

В доме сделалось так тихо, что было слышно, как за окном ложится снег.

– Жалко, что сейчас не видно вашего вьюна, у него чудный запах, - чуть шевеля губами, произнес Клеман.

В течение нескольких часов Готель сидела рядом, вытирала лоб и давала ему воды.

– Вы оставите мне мое кольцо?
– вдруг спросил он.

– О, мой бедный Клеман, - снова заплакала Готель.

– Да бросьте, - улыбнулся он, - я счастливчик, у меня лучшая в Париже жена…, - еле слышно договорил он сухими губами и застыл.

– Клеман!
– крикнула Готель, - Клеман! Не оставляйте меня, прошу вас! Прошу вас…

Утро было пустым и тихим.

– Что случилось, дорогая?
– спросила Констанция, - на вас лица нет.

– Клеман, - беззвучно пошевелила губами Готель.

Несколько ночей она провела во дворце, рядом с графиней.

– Я так редко говорила, что люблю его, - шептала она на груди подруги, - может быть, вообще не говорила.

Потеря Клемана стала для Готель колоссальной, какой потери она себе никогда и не предполагала. "Я прожила рядом с ним более тринадцати лет, - скажет она много позже, - но мне кажется, что я его пропустила"; поскольку до самого конца она была уверена, что их общение и брак были временным спасением, чем-то не настоящим, компромиссом, а та жизнь - неудавшаяся, с Раймундом - она была настоящей. Но стоило Клеману исчезнуть, всё стало неважно. Как впрочем, и её вечное внутреннее противостояние с Раймундом - её отчаянное сопротивление действительности. Даже когда она узнала, что Раймунд, через пять или шесть лет, откупился от Альфонсо и Прованса за тридцать тысяч и даже признал себя вассалом Алиеноры; ничего из этого больше не имело смысла и не приносило ей никакого удовлетворения. Жизнь Готель также не двигалась назад, и что-то менять уже было поздно, и оттого потеря Клемана становилась еще более невосполнимой. Она стала невосполнимой потерей следующих десяти лет, которые по сути своей оказались вычеркнутыми, и осталось лишь ожидание конца. Долгое, наказательное. Как однажды она призналась на исповеди Морису: "Эти десять лет стали для меня немым адом, за все мои грехи".