Готель решила исправить эту ошибку, что стало новым уроком для них обоих; и к чтению сказок и счёту ступеней прибавилась ежедневная забота о фиолетовых колокольчиках. Выходя гулять, девочка первым делом доставала небольшой горшочек, черпала им из ручья и, стараясь не расплескать воды, шла вливать её под стебли цветов. Потом она садилась на корточки и смотрела как "они пьют". Каждый день.

Готель, в свою очередь, подогревала интерес ребенка, помогая ей ухаживать, поливая, если та забывала, полола цветы от сорняка, рыхлила под ними почву, чем, в результате, заметно облагораживала их вид. За лето стебли окрепли и стали настоящим предметом гордости её чада, и, естественно, девочка их больше не рвала. Хотя их можно было есть, и стебли и коренья, но Готель не смогла бы так травмировать вложенную в них душу ребенка, а потому весь рапунцель доцвел до осени, пока не рассыпался на семена.

Готель дорожила отзывчивым характером девочки и берегла его. Перед каждым уходом из башни долго сидела у детской кровати, что-то рассказывала, баюкала, гладила её мягкие, золотистые волосы, и даже припомнила несколько несложных песенок из тех, что напевала на камнях Сибилла.

– Осень пришла совсем рано, не ровен час выпадет и снег, - тихо проговорила Готель.

Последние следы лета растворялись в желтеющих листьях, и небо всё чаще становилось серым и не предвещающим.

– Я обещаю вернуться раньше, чем встанет солнце, - прошептала она и поцеловала ребенка в лоб.

Девочка не придала этим словам особого внимания, и скорее всего потому, что никогда не чувствовала отсутствия мамы. Ведь даже уходя за покупками в деревню, та возвращалась еще до полуночи, когда малышка видела свой первый и самый крепкий сон.

Предстоящая же дорога до Шамбери занимала около трёх часов в одну сторону, но, несмотря на это, Готель была настроена, при любом раскладе, вернуться к рассвету. Чем дальше она отходила от дома, тем сильнее колотилось её сердце. Небо становилось темнее, и с каждой минутой дорога скрадывалась перед взором, заставляя идти всё быстрее; хотя не столько наступающая ночь, сколько бегущее за ней время подгоняло её призрачными тропами и безликими овражками. Но за сомнительными проселками и молодыми полянками скоро являлся знакомый бор или тяжелый на подъем холм, стойко воссоздающий в памяти неизменную карту местности. В отличие от городов, где за одно столетие сносят церкви и дворцы, воздвигают новые соборы и замки, в природе все меняется очень мало. И реки текут в том же направлении, и горы тянутся своими вершинами всё так же к небу, и звезды мерцают над головой неподвижно и луна освещает кроны деревьев с той же ажурностью и неиссякаемо светлой драматичностью.

Когда Готель вышла к пастбищам Шамбери, она поклялась бы, что провела в дороге целую вечность, и солнце вот-вот взойдет над головой, осветив ей дорогу в ад. Но это было не больше чем внутреннее волнение за оставленного в затерянном доме ребенка; хотя, возможно, благодаря тому, она оказалась в городке еще задолго до полуночи. На улицах было уже безлюдно. Кое-где в домах пока горели огоньки, да и те гасли, стоило отвлечься в сторону.

Едва ступив на главную улицу, она свернула налево, к крепкому двухэтажному дому с широкими бараками на заднем дворе. Этот дом Готель посещала прежде, когда ходила искать в орешнике потерянное кольцо. Около двухсот лет назад, его хозяин - месье Морен и его супруга, разводили здесь овец, потому начать Готель решила именно отсюда.

Дверь открыл светловолосый мужчина тридцати лет, приятно сложенный, в светлой тунике, перевязанной на поясе веревкой. Его лицо было свежим и гладким, а голубые глаза со всем вниманием взирали на ночную гостью, терпеливо ожидая услышать причину её столь позднего появления. Готель, в свою очередь, оказавшись несколько неготовой в суете увидеть симпатичного мужчину, даже немного смутилась от подобной неуместности, отчего ранее простые слова приобрели в её горле иное звучание, добавляя пущей неловкости к её и без того сомнительному вторжению.

– Простите за поздний визит, месье, - окинув капюшон, обнажила она крупные черные пряди и поймала себя на мысли, что теряет контроль над своим женским естеством, - не осталось ли у вас на продажу овечьего меха?
– проговорила она торопливо, тем временем делая шаг назад и готовясь тут же уйти.

– Много ли?

– Всего на одно одеяльце, - махнула издалека Готель.

– Войдите, - предложил тот и исчез внутри.

Готель постояла снаружи какое-то время, но потом, почувствовав себя в темноте, да на пустой улице совершенно брошенной, вошла внутрь. В доме было так же уютно, как и прежде. Ей даже показалось, что тот глиняный кувшин стоял на столе точно так же, как когда мадам Абель много лет назад приглашала её на ночь. Но теперь здесь что-то изменилось, что-то другое, нечто, что Готель пыталась для себя определить, пока мужчина был в другой комнате, и не могла. Но определила сразу, как он появился снова; это были его руки, красивые от работы и чистые от ума, и глаза, как её ручей, журчащий вокруг башни, прозрачный до самого дна, и его голос, теплый, словно тот мех, который он принес.

– Надеюсь, этого хватит, мадмуазель, - проговорил он, положив мешок на стол, - я, честно говоря, уже не ожидал, что он кому-то понадобится. Обычно всё разбирают сразу после стрижки.

То ли невыносимое чувство далекой ностальгии, витающее в этом доме, то ли его мягкий, участливый голос в сочетании с её двухлетней тоской по мужской ласке, но что-то переполнило её сердце. Она стояла, запустив руки в приятно мягкое руно, и не могла найти в себе сил и смелости повернуться к нему лицом.

– Что-то не так?
– спросил он.

– Да нет, всё хорошо, ответила она, всё ещё не оборачиваясь.

– Если этого не достаточно, я постараюсь достать к следующему разу еще, - тихо добавил мужчина.

Но Готель не ответила, а лишь замотала головой.

– Вы в порядке?
– снова спросил он.

Готель не отвечала, а прерывисто вздыхала, пытаясь придумать способ скрыть или оправдать прилившую к щекам кровь.

– Да, - наконец, шмыгнула носом она.

– Простите?
– поговорил за спиной тот.

– Этого определенно недостаточно, - решительно проговорила она.