Поднявшись, она отворила дверь в зал, и её лицо покраснело от неловкости, когда она увидела, как неубрано оказалось внутри. Это было невероятное ощущение - смущение перед спящим младенцем, столь велика оказалась зависимость и важна признательность этого самого важного в её судьбе человечка - и самого высокого гостя, посетившего её жизнь.

– Я знаю, малыш, пока это не выглядит слишком уютно, - поставила она на пол корзину, - но дай мне немного времени и ты увидишь, как хорошо здесь, - Готель прошла в центр и взмахнула в стороны руками, - особенно утром, когда заглядывает солнце. А в летнюю жару здесь так приятно и прохладно, и сквозь витраж вся комната играет разными цветами, - она живо двигалась по залу, открывала окна и торопилась успокоить, больше себя, от доставшегося им удела.

После чего присела к корзине и, глядя на ребенка, проговорила:

– Я, право, никогда не думала, что мы здесь окажемся. Но надеюсь, ты простишь когда-нибудь мою большую душу.

Да, это определенно был не Лувр и не Сен-Шапель, и, может быть, потому, убирая зал, в сердцах Готель ежеминутно клялась себе, что сделает всё, чтобы эта башня стала мечтой всякого ребенка и настоящим домом её собственного.

В часе ходьбы в разные стороны от башни находилось, по крайней мере, несколько деревень, куда Готель могла сходить за молоком для малышки и купить что-либо для себя; что, кстати, стало прекрасным поводом ежедневных прогулок для её чада. Девочка просыпалась всё чаще и ела всё больше, и теперь не только спала, а к тому же издавала непонятные звуки, глядя на прозрачное ноябрьское небо. Готель смотрела в её глаза и ждала хоть какого-то ответа, но девочка только хаотично двигала руками и пускала слюну. Готель вздыхала, поднимала тяжелеющую со временем корзину и двигалась дальше:

– Если увидишь моё кольцо, обязательно скажи, - наказывала она, заглядывая под покрывальце.

Теперь девочка не была тонкокожим и ярко розовым эмбрионом. Её тело с каждым днем округлялось и белело, а на голове обозначился очень милый, светлый пушок. Готель её боготворила. Это был, без преувеличения, главный предмет её обожания. Ни к кому на свете она не проявляла столько деликатности и уважения. И если бы она могла заботиться о девочке, не прикасаясь к ней, вполне возможно, что так бы оно и было, ибо любое прикосновение принималось ею не иначе, как подарком и высшей милостью, не соизмерение чего доставляло бы Готель, наверное, физический дискомфорт. А потому она не могла видеть, когда кто-то проявляет подобную, непозволительную даже себе самой, фамильярность.

– Жустин! Жустин! А-а…, - звал свою супругу месье Мор'o, после чего махнул рукой и заговорил довольным голосом, - пока у нас будут такие покупатели, нам совсем нечего бояться.

Из другой комнаты вышла мадам Жустин, которая вынесла узелок с продуктами, и пока Готель расплачивалась, её супруг не упускал возможности пообщаться с малышкой. Он протягивал ей указательный палец, и девочка крепко хватала его, держала, выпускала, а потом всё повторялось снова.

– Какая сильная!
– смеялся месье Моро, и Готель политично улыбалась, глядя на их игру, хотя внутри неё уже свирепствовала неистовая буря, а сердце сжималось при каждом взгляде в их сторону.

– Нам пора, - прощалась она, снимая с прилавка корзину, и растворялась столь же бесследно, как и являлась.

– Ты не понаслышке знаешь, как опасно общаться с малознакомыми людьми, - отчитывала Готель по дороге, - да, месье Моро - хороший человек, но, всё равно, ты не должна быть столь легко доверчивой.

Наступала зима, но вместо снега чаще просто шел дождь. И у подножья башни, меж высоких кольев, Готель сооружала небольшой навес и ставила там корзину. Корзину, от которой она не отходила ни на шаг с того самого момента, как получила её из рук Ордена в Париже. Но теперь девочка едва помещалась в ней, и Готель выкладывала ребенка на расстеленное одеяло, каждый раз, когда стирала или мыла посуду.

– Дождь, - констатировала она, закончив у ручья и усевшись под навес рядом с девочкой.

– Гу, - произнесла малышка.

– Не иначе, - задумчиво согласилась Готель.

И они возвращались в башню, где было тепло, сухо и чисто. Идеально чисто. Ребенок начинал ползать.

– Я знаю, мы раньше не говорили об этом, - отвернувшись лицом к кухне, толковала Готель что-то в ступке, и девочка внимательно и сосредоточено следила за мамой, пока та не подошла и не села рядом, - но мы так устроены, - добавила она, разведя руками, и облизала палец испачканный остатком чего-то вкусного.

Малышка смотрела на неё большими, удивленными, зелеными глазами. Готель провела по губам девочки большим пальцем, оставив на них немного ещё незнакомого вкуса, и та сделала несколько легких движений ртом, пробуя сие новшество.

– Вкусно?
– спросила Готель, на что девочка лишь поморщила лоб и размазала остатки яблочного пюре по лицу, - кисло, - кивнула Готель и вскочила обратно к кухне, - надо не забыть купить сахар, - добавила она оттуда.

К весне в деревню стали ходить реже. Ежеминутная потребность в молоке падала, и покупали фрукты, овощи и игрушки. В основном это были фигурки животных, чаще утки, лошади и птицы.

– Мария! Какая ты стала красавица!
– качая головой, восклицал месье Моро.

Он доставал из кармана новую лошадку и вкладывал её в ладошку девочки.

– Это очень быстрый конь, он летит как по полю ветер, потому держи его в руках крепко, - говорил затейливым голосом он, и у малышки в коллекции появлялась очередная лошадка, такая же, как и остальные; похоже, он делал их сам.

Что мешало Готель называть девочку по имени? Неизвестно. Может быть то, что противопоставить было нечего. Она хотела быть матерью и уже решила быть ею, но что-то внутри её тому сопротивлялось; она не знала, сможет ли слышать желанное "мама" и отвечать, и будет ли эта иллюзия любовью - королевская дочь, укрытая в тайной башне женщиной, мечтавшей вовсе не о заточении своего счастья, но спрятавшей его ото всех.