Эмерик вышел на улицу, протирая лицо ото сна, всеми силами стараясь собраться с мыслями и выглядеть соответствующе своей прекрасной гостье.

– Я вовсе не хотела тревожить вас, мой милый друг, - залепетала девушка, - лишь извиниться за вчерашнее. Я очень прошу простить меня, ибо я, несомненно, была не в себе.

Эмерик поморщился и еще сильнее потер руками голову и затылок:

– Простите за бестактность, мадмуазель, но я совершенно не помню, чтобы мы с вами вчера встречались, - проговорил он, и в течение их недолгого разговора еще несколько раз тяжело вздыхал и разводил руками, - я, честно признаться, больше не знаю что и сказать.

Было ли это правдой, и Готель начинала сходить с ума, или Эмерик всё же заглянул в ящик Пандоры и, вдобавок к безучастию к себе, не увидел там ни одного ростка, кроме теней окутывающих её душу. Но больше он не приходил к Готель.

Это был восьмой день, как кончилось лето. Теперь Готель редко выходила из дома. Она нашила ворох пеленок и одеялец, подготовила место для ребенка, не поддавалась мятежным чувствам и, в общем, старалась держать дом и мысли в чистоте. Не позволяя себе томительных ожиданий, она ложилась за закатом, копя силы, рассчитывая в будущем только на себя. К полуночи в доме становилось совершенно тихо. Правда иногда с моста на набережную сворачивал случайный экипаж, и Готель, прислушавшись, переворачивалась в постели на другой бок.

Так было и сегодня. И Готель, в который раз услышав, как удалился шум, вздохнула и постаралась закрыть глаза. Она уже задремала, когда послышался тревожный стук в дверь. Готель вскочила с постели, сбежала по лестнице и, набросив серую накидку, открыла дверь.

На улице было четыре всадника. Тот, что стучал, оглядывался по сторонам, и только Готель вышла, передал ей довольно увесистую корзину:

– На вашем месте, я бы как можно быстрее покидал Париж, - сказал он, тут же садясь на коня.

– Но как…, - совершенно растерялась та.

– Вы же не думали, что будете вот так просто растить королевского ребенка на другом берегу реки, мадам. Надеюсь, у вас есть где укрыться. Мадам, - откланялся напоследок он.

– Мадам, - откланялись другие, и в следующее мгновение их кони рванули дальше по набережной.

Готель взялась за лоб рукой и провела по волосам: "Как глупо, глупо, глупо!
– ругала она себя в сердцах, - так не должно было быть, - качала она головой, - не должно.

Войдя в дом, она поставила корзину на стол, зажгла еще несколько свечей и откинула край покрывальца. Малышка спала. Готель приблизилась к ней лицом, пытая лучше разглядеть каждую деталь: курносый носик, птенцовые губки, пухлые щеки и кожа, которая была невероятно прозрачной. Девочка была совсем крошечной, и Готель даже поймала себя на мысли, что никогда и не подозревала, что дети могут быть такими маленькими. Здесь же, в корзине лежал небольшой кувшинчик с молоком и выделанной из кожи соской, а еще кулон. Золотой кулон размером с монетку, с великолепными гладкими краями, в форме геральдической лилии королевства. Готель взяла его на ладонь, перевернула и прочитала выгравированное с обратной стороны имя - "Мария". "Ну, что ж, Мария, - посмотрела она на девочку, - у тебя воистину божественное имя. Осталось только назваться Анной", - пошутив, вздохнула Готель и снова накрыла корзинку.

Спустя два часа экипаж выехал из Парижа, оставив в глубине души горько сладкий след несбывшихся фантазий и грёз. Осенний город растаял в темноте, и Готель была несколько разочарованна; частично своей наивностью. Всю свою любовь к этому великолепному городу она могла бы передать этой девочке, но теперь…, теперь она ни на что на свете не променяла бы её. Этот ребёнок стал для Готель долгожданным подарком, который она хотела больше всего. И на это сокровище она не могла наглядеться. Ежеминутно она, то откидывала покрывальце, то накрывала в заботе, то оставляла край, заглядывая под него ежесекундно, и снова накрывала полностью, ненадолго удовлетворившись и пытаясь приучить себя к мысли, что теперь у неё есть девочка. Здесь, рядом.

Малышка послушно спала, что невольно создавало в уме Готель картину их будущего мирного уклада и теплого домашнего очага. Укутавшись в эти приятные, греющие мысли и обняв левой рукой корзину, она задремала и очнулась уже на рассвете от пронзительного крика.

Первое общение с ребенком, к удивлению Готель, прошло неожиданно слажено. Вовремя поняв, что малышка проголодалась, она остановила экипаж, поднесла к её губам кувшинчик с молоком, и та, обхватив губами соску, довольно продолжительно ела, пока не остановилась и не окунулась обратно в сон.

К полудню девочка проснулась снова, но молоко не брала, пока её не перепеленали. К вечеру же проснулась опять и не брала молоко, хотя была суха, но плакала, плакала и плакала. Готель с шальной головой в ужасе металась из стороны в сторону, не понимая что происходит с ребенком. Она брала девочку на руки, клала обратно в корзину, просила ехать потише, но ребенок кричал изо всех сил, не желая ни есть, ни спать, что единственная мысль, которая оставалась у Готель, что малышка скучает по маме.