Шрифт:
Старому Нумуке все труднее становилось ходить в Священный лес, чтобы возлить кислое молоко и кровь принесенных в жертву цыплят на колья и деревянные фигурки, в которые переселились души усопших предков.
Тьени, сын старого кузнеца, был еще слишком мал, чтобы выполнять обряды клана. Он даже не побывал еще в «хижине мужчин».
В последний раз добравшись до Священного леса, старый Нумуке забрал оттуда Боли, самого древнего из всех божков. Теперь уже трудно было угадать, из какого дерева он вырезан. У Боли были кривые ноги, узловатые пальцы, торчащий пупок, оттопыренные уши, широкие, что твой калебас. Старый Нумуке унес Боли с собой, а дома прислонил его к столбу, который поддерживал соломенную кровлю кузницы. И перед восходом солнца тень Боли легла на порог.
Каждое утро старый Нумуке, прежде чем развести в горне огонь, выливал целый калебас кислого молока к косолапым ногам статуэтки и почтительно с нею здоровался:
Поклонись от меня тем, кто в мире ином, И скажи, что кузнец в мире этом Свято чтит их заветы!На седьмой день старый Нумуке ковал мотыгу, а раздувать мехи ему помогал юный Тьени, его сын, которому предстояло завтра вступить в «хижину мужчин». Вдруг тень Боли, лежавшая на пороге, превратилась в крепкого молодца; он вошел в кузницу и попросил работы. Ему сразу нашлось дело: он встал к мехам.
С тех пор из кузницы старого Нумуке, как в его лучшие годы, постоянно слышалось пение, а в такт ему — дыхание мехов и гулкие удары молота.
С утра до вечера распевал за работой молодой помощник Нумуке, и его пение возвращало бодрость старому кузнецу и силу его орудиям:
Падай, тяжелый молот! Все на землю падет, Каждому час пробьет. Всем-там-быть!Кузнечные мехи тяжело вздыхали и жадно раздувались вновь,
Гаснет ясный день, Сохнет в саваннах трава, Всему приходит конец! Всем-там-быть!Мехи спрашивали:
Где ж? Где ж? Где?А молодой кузнец пел:
Всем! Там! Быть Где ж? Где ж? Где? —спрашивали мехи.
А юноша в ответ:
В земле!И каждое утро старый Нумуке-кузнец выливал небольшой калебас кислого молока к ногам статуэтки и возносил благодарность душам предков:
Передай от меня тем, кто в мире ином: Нумуке в мире этом Свято чтит их заветы!И целый день перекликались в кузнице болтовня молотков, наковальни, клещей и песни ловкого молодца.
Наконец предки призвали к себе старого Нумуке, и он отправился в мир иной следом за своими добрыми делами, которые каждый день собирало солнце.
А его сын Тьени, выйдя из «хижины мужчин», отправился в дальние края, на восток, чтобы повидать свет и людей. Оттуда он вернулся в кузницу своего отца и деда, чтобы взяться за молот и клещи.
Но в кузнице весело пылал и потрескивал огонь, рассыпая вокруг непослушные искры, да глухо вздыхали мехи, отзываясь на песню все того же пришлого кузнеца, по-прежнему молодого.
По утрам Тьени приходил в кузницу с пустыми руками и брался за молот. Но прежде чем расплющить железо или медь, вытянуть золотую или серебряную нить, он приближался к столбу, подпирающему кровлю кузницы, и с размаху опускал молоток на голову Боли:
Получай, Боли-урод! Кривоногий, большеухий, Длиннорукий, толстобрюхий! Вот тебе! Вот!И потом ему работалось куда веселее. Но чаще всего он и не подходил к наковальне.
А пришлый кузнец, — все такой же проворный и молодой — один выполнял работу для всех жителей деревни, да и всех ближних и дальних деревень. Что ни попроси — серебряный браслет или мотыгу, стремя или кинжал, саблю или стрелы, — все мигом было готово. И не смолкала прежняя песня:
Всем-там-быть! Там-быть! Там-быть!А любопытные мехи шипели:
Где ж? Где ж? Где? В земле!Кочевники-скотоводы и деревенские жители не всегда ладят между собой.
Тяжела крестьянская жизнь: воды в колодцах не хватает, а дети, заигравшись, часто забывают стеречь посевы от птиц и обезьян. Да еще невежи кочевники, мавры и фульбе, насмехаются над простыми земледельцами, отродясь не видевшими ничего дальше высоких куч отбросов, окружающих вросшие в землю хижины их деревни.
Но в Кородугу, деревне покойного старого Нумуке, пастухов испокон веку принимали хорошо.