Партию Амнерис пела великолепная Ирина Богачева, народная уже к тому моменту.

И вот дело к финишу. Из дырки в стене выходят монахи. Нам с партера или балкона не видно, но все они слегка подшофе. Наш Л. тоже выходит каким-то двадцать пятым по счету. Спектакль окончен. Гром аплодисментов, овации, а по проходу, обращая на себя внимание всего зала, на каблуках в одиннадцать сантиметров, в блестящем развевающемся голубом платье резвой ланью несется Нинка с корзиной.

Взлетает на сцену, Богачева протягивает руки…

Не тут-то было. Нинка на хорошей скорости огибает Богачеву, пролетает половину монашеского ряда, хлопает корзину на пол перед Л., кричит ему в лицо (стоя к Богачевой спиной) «Браво!» и убегает.

У Л., говорят, были потом неприятности в театре. А из роскошного, один раз надеванного голубого платья Нинка, как и следовало ожидать, сшила купальник.

Имела она не только оперных певцов, но и киноартистов тоже. Утром пришла к нам помятая, видно, что после бурной ночи, которая была после возлияний. Села в уголок молча, налила себе кофею, подперла голову рукой и говорит грустно:

— Только что ушел А. Мало того, что трахаль — так себе, так еще и вся жопа в прыщах…

Верите — как только вижу этого человека на экране, первое, что приходит в голову, — эта фраза.

На улицу Нинка выходила только при макияже, маникюре, одетая достаточно вызывающе для того времени. Каблуки высокие.

Субботнее утро. Мы пошли компанией в магазин. А с черного хода нашего гастронома продавали курей. Помните, раньше была такая мода — в дверь вставлялся пластиковый столик, на который водружались весы, и тетенька торговала только одним товаром. Или куры, или сосиски, или масло.

Так вот, в тот раз это были куры. По рубль семьдесят пять. С печально неяркими гребешками, задумчиво прикрытыми глазами и желтыми когтистыми лапами, напоминающими об избушке Бабы-яги. Мы встали в очередь. Людей, которые стояли до нас, мою маму и меня обслужили достаточно быстро. И тут очередь дошла до Нинки.

Это теперь мне понятно, что своим отношением к жизни, этой невыносимой легкостью бытия, внешним видом она страшно раздражала большинство сограждан. И тетенька продавец не оказалась исключением. Посмотрев на Нинку как на врага народа, она стала копаться в ящиках с курями. Копалась очень долго, повернувшись к нам задним фасадом. Потом достала двух требуемых курей, взвесила их, очень долго считала, сколько же они стоят, а вот потом она сделала ошибку. Не додумала что-то… Она сложила этих курей на пластиковый столик и толкнула их в направлении Нинкиного нарядного живота. Куры послушно проскользили по столику и впечатались в платье.

Дальше было как в замедленном кино. Вот на лице тетки проступает глубокое удовлетворение. Вот Нинка медленно наклоняет голову и видит результат столь ярко выраженной агрессии, растерянно обводит глазами очередь, понимает, что никого это не возмутило, хватает курей за их желтые ноги и со всей дури бьет тетеньку по мордам.

А потом это эфирное создание орет:

— Бабы, атас, уходим дворами!!!

После чего я, моя матушка, моя тетка и Нинка с дробным топотом исчезаем в глубине проходных дворов Петроградки, оставив тетку истошно вопить и метаться в проеме, перекрытом столиком с весами…

Мое среднее детство прошло при открытых дверях. И как-то так сложилось, что двери в квартиры закрывались только днем, когда народ уходил работу работать, а дети — в школу. А уж если часов в девять вечера по лестнице пройти — все двери открыты, как есть. Нет, ну что вы, не нараспашку, конечно. Просто замки у всех французские, и язычок отщелкнут. И дверь можно открыть простым нажатием на ручку.

Как только вечер опустится синий, начинаются лестничные миграции. То сосед Леша, философ по образованию и профессии, зайдет к папеньке обсудить свежевозникшую концепцию мироощущения. То его жена Наташа, наоборот, повар, забежит и принесет на пробу какого-нибудь свежеизобретенного блюда. То бабушка забежит, Нина Леоновна, то Оля с кроссвордом и энциклопедическим словарем.

Дети, опять же, уроки пообсуждать.

То я уйду к Нинке, смотреть, как она режет маникюрными ножницами леопардовую шубу. То маменька уползет к приятельнице обсудить какой-нибудь фасончик. И у каждого, кто подходит к соседской квартире, даже не возникает мысли позвонить в дверь. Просто нажимают ручку и заходят. Не, звонят, конечно, но только тогда, когда закрыто. Потому что — а чего они закрылись? Пусть открывают!

И все ведь норовят что-нибудь принести. Я несу соседям сушеных грибов, а в это время у нас дома соседка Галя втюхивает моей матушке яблоки — антоновку. Приходишь домой, а там на кухонном столе — дары природы. Сами проросли.

Однако на ночь закрывались. Нет, не на цепочку, верхний замок, нижний замок, щеколду и еще шваброй припереть — а так, язычок замка отщелкивали.

И вот однажды чуть не случилось страшное.

Тетушка моя, наразгадывавшись кроссвордов, пошла домой. Дома было тихо, уже все спали — бабушка и дети малолетние ложились рано, да и Сергей, муж ее, на тот момент еще тренировался, поэтому соблюдал спортивный режим.

Олечка тихонько вошла в квартиру, защелкнула дверь и пошла в душ. Плескалась она там, как наяда, долго. Потом феном голову на кухне сушила. Дверь в кухню, конечно, прикрыла, чтобы родных не побудить.