— Хочу к мамочке.

Оля кинулась к своему птенцу и попыталась обнять.

— Уйди, я хочу к мамочке! — закричало дитя и стало отмахиваться от нее двумя ручонками. Вечер переставал быть томным.

Мы с мамой сидели на нижних полках и тупо пялились в черноту за окном. Сверху с неизбежной частотой доносились приступы кашля. В тамбуре, под аккомпанемент детских рыданий и стук колес, Оля качала Женечку и периодически вскрикивала:

— Я, я твоя мамочка!

Мы возвращались домой свежими и отдохнувшими. Под нижней полкой стояли, дозревая, два ящика персиков.

С тем самым местом, где тетя в шляпке и с яйцами, которое у «Молокосоюза», был связан еще один эпизод. Правда, участие в нем принимала не Оля, а моя бабушка, Нина Леонтьевна [3] Бабушка в последние годы жизни очень редко выходила на улицу. И не потому, что ходила плохо. Нет, ходила-то она хорошо, но вот астма у нее была. Наличие такого заболевания мешало ей, аки птичке, вспархивать по лестнице.

Детство мое прошло под вывешивание папы из окна в ожидании неотложки, сипение ингалятора и надсадный бабушкин кашель. Астма. Тяжелейшая. Настолько тяжелая, что неотложная докторица, заехав к нам после вселения в новые квартиры, искренне удивлялась:

— О, Нина, ты еще жива? — И они обе весело ржали, прерывая ржание бабушкиным кашлем.

Потом ей нашли какие-то гормональные таблетки — приступы стали гораздо реже и короче, зато любой удар и просто сильное прикосновение заканчивались огромными черными гематомами.

Когда бабуля еще могла выходить на улицу, поскакала она как-то в поликлинику. И пропала. Искали мы ее много часов, нашли в больнице. Оказывается — упала с лестницы, ударилась чем можно и головой, сломала ребро и потеряла сознание. При этом празднично украсилась огромной гематомой во все тело. Когда ее привезли в больницу — решили, что с пожара.

Ну, мы помчались в больницу. Забегаем в палату — Нины Леонтьевны нету. Где старушка со сломанным ребром, астмой, парализованной левой рукой (старая травма) и вся в синяке? А молодой доктор говорит — а она в соседней палате пол моет. Потому что нянечек не хватает, а ей оттуда воняет. И повел нас.

Тут бабуля из соседней палаты выруливает. С забинтованным ребром и ведром. И доктору эдак кокетливо:

— А скажите, юноша, когда здесь будут танцы?

Наступила весна. На улице было не то, что сейчас, а совсем другое — то есть не снег хлопьями, а наоборот — журчащие ручьи, воробьи в редких лужах и практически сухой асфальт. И бабушка решила прогуляться до магазина. Магазин, нареченный до конца дней своих «Молокосоюз», находился в соседнем доме. Идти недалеко, а покупать там она много и не собиралась — так, чтоб повод был выйти.

Собралась она, кудельки на голове накрутила, губы красной помадой накрасила — и пошла. Почти уже до магазина дошла, тут ее кто-то сзади по плечу хлопнул. Ну, бабуля решила, что кто-то знакомый. Обернулась — а там мужик. Лежит. А перед ним лежат очки.

Бабушка сначала подумала, что мужик споткнулся. Смотрит — весна, а он одет как-то легко, в тренировочные штаны и майку. Не по сезону. А народишко вокруг чего-то примолк и загадочно на бабулю смотрит. Причем много их так, примолкших.

Оказывается, мужик-то с пятого этажа прыгнул. И очками слетевшими бабушку мою по плечу задел. Ну, бабушка моя фаталисткой была, потому что тяжело болела.

Пришла она домой страшно сердитая.

— Ну совсем безмозглый самоубивец пошел! А если бы дети из школы шли? Смотреть надо, куда самоубиваешься! — Помолчала и добавила: — А я вообще-то в новом белье, с прической, да и помада в этот раз попалась сильно удачная… (Она тоже была сторонницей нарядного нижнего белья, в смысле, вдруг под машину попадешь, чтоб не стремно было.)

Бабушка и Оля жили на втором этаже, поэтому мы заходили к ним часто — и по пути вниз, и по пути наверх. И вот, опять-таки неожиданно, эпидемия гриппа. Бабушка дома сидит, потому что на улицу в принципе не выходит, однако тоже легкую простудку подхватила. А маменька в своей части посильнее простудилась и дышит уже через раз и то ртом. Ползет с работы, аптеки по пути не попалось, так она к бабушке зашла — мало ли у родственников нужное завалялось.

Бабушка порылась в аптечке и говорит:

— Люся, взрослых капель нет, но вот детские я нашла, давай закапаю.

И держит в руке пузырек темного стекла и пипетку. Детские, взрослые — когда дышать нечем, разницы уже никакой.

— Только ты мне, мама, не по две, а по четыре капли закапай!

Правильно, не детской же дозировкой взрослые сопли пробивать.

Маменька безропотно очки сняла (а зрение у нее такое, что его даже и зрением называть неудобно), на диван легла, бабушке на колени голову положила и нос подставила. Бабушка честно четыре капли в правую ноздрю залила. А маменька тут как забьется, закричит и вырываться стала. Бабушка же, стойкая старушка, цепко держит маменькину голову и приговаривает: