— С первым составом. На вагонах: «Вперед, на Север!», «Принимай, Север, посланцев комсомола!» На вокзале оркестр…

— А ты вот без музыки. Обидно?

— Только бы добраться.

— Если хочешь, я позвоню в Мурманск, у меня там знакомый, он тебя встретит, посодействует.

— Не надо.

— Не надо так не надо.

Гулкий вокзальный радиоголос объявил посадку. Юля вскочила, схватилась за ручку чемодана.

— Поставь, — сказал отец. — Успеем.

Они переждали, пока у дверей на перрон рассосалась пробка, потом вышли на платформу, разыскали вагон. Отец деловито осмотрел купе, взгромоздил чемодан на верхнюю полку, перебросился двумя-тремя словами с попутчиками.

— Напишешь, как приедешь?

— Обязательно, папочка.

— Мм… Может, все-таки позвонить?

— Папа, я ведь не маленькая.

— Ну хорошо, хорошо. Давай посидим на прощанье… Да, пора. Есть такая современная поговорка: «Уходя, уходите». Так мы пойдем, пожалуй.

Все втроем вышли из вагона на платформу. Славик уставился на электрические часы под куполом вокзала, где на большом диске циферблата то зажигались, то гасли светящиеся стрелки.

— Юль, пришли медвежонка в клетке… Не забудешь?

Что она могла ему ответить?.. Поцеловала братика, потом прижалась к плечу отца. Ступеньки вагона поплыли, она вскочила на нижнюю, крепко держась за поручень. Отец торопливо протирал стекла очков. Не успел, сунул очки в карман, неуклюже помахал платком. И вот уже не видно ни его, ни Славика.

Это была первая в жизни Юлии Костровой самостоятельная поездка.

Мурманск не так уж далек от Ленинграда. Куда дальше от него уральский рабочий городок Миасс или Таганрог, где Юля проводила летние каникулы. Но в тех путешествиях ее никогда не оставляли без бдительного ока старших.

На Урал она попала совсем маленькой.

От уральских дней запомнилось странное слово «вакуированные», темные мощные стволы заводских труб на бледно-синем морозном небе. Запомнилось, как ходили на почту, мама протягивала в окошечко паспорт и тихо спрашивала всегда одно и то же: «Костровой есть?» И как тут же, на почте, торопливо разрывала конверт и доставала листочки, исписанные мелким папиным почерком. Он писал из какой-то «полевой почты» (дальше шел трудный четырехзначный номер).

Осенью сорок пятого Юля смогла уже сама написать отцу — он все еще служил в армии, — что пошла в первый класс. И хотя мама смеялась: «Ну и написала… как курица лапой!» — Юля была довольна: вот удивится, обрадуется папка!

А в Таганроге она всегда гостила в доме дяди Кеши, старшего брата матери, работал он мастером на заводе «Красный котельщик». Вся семья дяди очень любила ее. И город ей нравился, чем-то напоминал Ленинград — такие же широкие, прямые улицы, залив с белыми крыльями яхт на горизонте. Даже Петр здесь тоже был, и тоже бронзовый, но не на коне, а на скалистом выступе берега, с рукой, властно сжимающей рукоять шпаги.

Шумной, веселой компанией спускались на пляж, прыгая по нагретым солнцем гранитным ступеням лестницы.

Таганрог стал особенно дорог, когда Юля открыла его для себя, как город Чехова.

Она разыскала бывшую Полицейскую улицу.

Было воскресенье.

На скамеечках у невысоких домов женщины мирно беседовали, грызли семечки.

Пахло теплой пылью.

В глубине одного из дворов крохотный домик — белые стены, зеленые ставни — почти врос в землю. В полутемных комнатах висели в простенках старомодные фотографии. Было удивительно думать, что в одной из этих комнатенок жил Чехов.

Нашла и школу, бывшую гимназию. Исшарканные ступени, длинный мрачноватый сводчатый коридор. «Класс Чехова». Самая обыкновенная ученическая парта… Неужели сидел за ней тот, кто написал «Степь» и «Трех сестер»?

Дядя Кеша привел Юлю на завод.

И тут она еще раз встретилась с Чеховым.

Перед цехом стоит памятник — бюст из чугуна. Удивительно тонко передано лицо Чехова. Глаза за стеклышками пенсне. Бородка. Антон Павлович как бы внимательно рассматривал людей, проходивших перед ним, снующие автокары с деталями, цветы на клумбе заводского скверика.

У Юли были свои мысли о Чехове. Он мягкий, но сильный. Сильна в нем ненависть к грязи и скуке, ко всему, что унижает человека, ко всякой фальши и обману. Чехов за всю свою жизнь не сказал ни одного неискреннего слова, ни разу не покривил душой… Так и надо жить!

Вернувшись в Ленинград, Юля на занятиях литературного кружка рассказала о чеховском Таганроге. Игорь в конце вечера подошел к ней, улыбнулся: «Пока ты говорила, я уже и стих придумал. Знаешь, как назову? «Здравствуй, Чехов!» Сильно, а?»