Почему-то именно сейчас он вспомнил древние гроты-пещеры родного Макажоя. Да, эти пещеры — история, где-то гордость и позабытое прошлое. И в тех пещерах, как говорят легенды, жили его предки. И их надо бы беречь, изучать, познавать, завещать свою историю потомкам. Но ничего этого не хочется, не хочется даже к ним подходить, не хочется к пещерной жизни, даже к этому образу возвращаться.

А в центре Грозного страсти кипят. Перекрыв движение на проспекте Победы перед Советом министров, многочисленный митинг, хорошо организованный: плакаты, призывающие к свободе и независимости, какие-то знамена. Популярный артист, известный спортсмен — ведущие, есть микрофон и мощные динамики; и как ни странно, электропитание для этой аппаратуры подается из здания правительства, которое митингующие тут же клеймят.

Удивительно, но горожан на митинге очень мало, и те просто из любопытства в сторонке стоят, а в основном, даже по одежде видно, — жители дальних сел, и, что самое поразительное, — больше всего пожилых людей, стариков; они рвутся к трибуне, несут всякую ахинею, и только в одном едины: дружно прославляют лидера оппозиции — генерала, требуют ему передать власть.

Несмотря на то, что день очень теплый, солнечный, только середина сентября, а от этого митинга, этих речей Ваха Мастаев буквально съежился, словно его знобит, и кажется, что не просто его зовут, призывают, тащат в древнюю пещеру-грот, а что он уже в этой пещере: страшно, мрачно, сыро, холодно, и вот-вот на голову летучая мышь нагадит, а то, гляди, и в лицо когтями.

— Ваха, и ты здесь? — неожиданно дед Нажа стал перед Мастаевым.

За то недолгое время, что они расстались, дед явно изменился: потухли глаза, и он совсем ссутулился, как-то сразу постарел.

— Дада, ты устал, пошли домой.

— В ваш «Образцовый дом проблем»?

— Ну почему сразу «дом проблем»?

— Да твоя мать говорит — устала эту «проблему» каждый день стирать, словно это что меняет, — дед горько усмехнулся. — Я домой, в горы, родные горы, поеду.

— А как же свобода, независимость?

— Ты знаешь, — еще более погрустнел дед, — свобода и независимость нужны, не то снова будут нас репрессировать, депортировать, убивать. Но здесь что-то не то — дерьмом попахивает. И еще одно, внучок, скажу: я многих этих стариков знаю — стукачи, и они нас на добрый путь не выведут.

— Ну, не все, наверное, так грустно, — попытался успокоить деда Ваха. — Просто ты устал, а наш чуланчик — не «Образцовый дом», переночуешь и завтра утром в Макажой.

— Нет, не хочу на старости вновь под крышей казенного дома спать. Поеду. Сам знаешь, один погожий день всю зиму в горах кормит. Дел и забот хватает.

Ваха пошел на автостанцию деда провожать, обещал на выходные обязательно приехать. На обратном пути он не хотел более видеть этот митинг, и без политики он не любит любые массовые мероприятия, пожалуй, кроме футбола, куда он сегодня решил наконец-то пойти. А тут, как назло, перед ним вырос милиционер — сосед Асад Якубов, и словно меж ними никогда драк и вражды не было:

— Ваха, я всюду ищу тебя. Приказано тебе срочно интервью взять у первого секретаря обкома КПСС.

— Кто приказал? — и без этого Мастаев недружелюбно с Якубовым, а тут с футболом вновь пролет.

— Как кто? — странно услужлив милиционер. — Наш сосед Кныш.

— А ты какое имеешь отношение к Кнышу?

— Ну, я ведь на службе, — Якубов, словно видит впервые, с ног до головы стал оглядывать Мастаева, а последний вспомнил историю с кроссовками — кровь в голову; да он себя сдержал, понимает, что волей-неволей тоже на службе и уже какая-то карточка в кармане, при виде которой его без всяких проволочек впустили в святая святых — обком КПСС.

Мастаев ожидал, что раз покушаются на эту власть, она должна как-то защищаться, бороться. Ан нет, вокруг обкома безлюдно — митинг подалее, а в самом обкоме совсем тихо, ковры приглушают шаг. Строгий на вид пожилой русский, дежурный, по осанке и голосу явно военный, провел Ваху на второй этаж.

Почему-то Ваха никогда даже не мечтал в это всесильное здание войти, вроде даже не замечал. А теперь, попав сюда, решив, что он и вправду журналист и все должен заметить, смотрел по сторонам — сдержанно, строго, добротно, но при этом все старо, местами истерто, даже ветхостью отдает.

— О, так это мой «однокашник»! — руководитель республики, крепкий, румяный мужчина зрелых лет, и Мастаев, сравнивая, понимает, что это не прямолинейный солдафон Кныш, а закаленный в интригах и подковерных баталиях, выдержавший все, скрытный, умный и непростой человек, который ему сейчас мило улыбается, а в сощуренных глазах — анализ и прагматизм. И у такого человека, явного лидера, Мастаев впервые в жизни должен взять интервью, и, не зная с чего начать, он начал с главного — ситуации в республике.

— Ситуация хорошая, я бы сказал стабильная, — медленно и уверенно говорит первый секретарь, он долго перечисляет успехи во всех отраслях и под конец, — у нас в этом году будет невиданный урожай сахарной свеклы.

— А что вы скажете насчет митинга?

Перед руководителем партии и республики лежала стопка бумаг, он порылся в них и стал читать:

— Товарищи! Давно не было в партии, в обществе дискуссии столь широкой, страстной и плодотворной, с живой мыслью, большим количеством предложений, острым подчас столкновением мнений. В центре ее есть, по существу, главные вопросы перестройки, демократизации общественной и внутрипартийной жизни. Все предложения должны быть рождены коллективной мыслью партии и всего народа. Наши цели — больше демократии, больше социализма, лучшая жизнь трудящегося человека, величие и благо республики и страны… [99]