А Крамаренко не заработал на квартиру в престижном районе, подумал Турецкий с некоторой долей злорадства. Не заработал… И черт с ним, мысль угасла, он погрузился в оцепенение, которое бывает рано утром, когда, встав в неурочный час перед поездкой, выпиваешь кофе, чтобы проснуться, потом понимаешь, что можно было спать еще минут двадцать, и томишься неподвижно, сдерживая себя – только бы не взглянуть в несчетный уже раз на часы, чтобы не тронуться умом. Еще он подумал отстраненно, что вещи, которые обычно его раздражают: мусор под ногами, дымящие в открытую третьеклассники, «новые русские», убивающие на ухабах ходовые своих «БМВ» и «мерседесов» и предпочитающие тратиться на их ремонт, вместо того чтобы залатать асфальт перед собственным домом, и прочие неисчислимые гримасы нашего насквозь идиотского существования, сегодня его не задевают. Как будто он видит это не наяву, а смотрит вполглаза дешевое кино, и то с конца, – лишь бы не пропустить начало футбольного матча.

Антон Крамаренко вышел из подъезда без четверти восемь, Турецкого он не узнал и попытался пройти мимо, но «важняк» бесцеремонно преградил ему дорогу.

– А-а, Борис Александрович?! – Он сделал удивленные глаза, как малое дитя.

– Александр Борисович, – поправил Турецкий и показал корочку.

– Я и представить не мог, – еще сильней удивился Крамаренко.

Турецкий указал на служебную «хонду»:

– Садитесь в машину.

Крамаренко засуетился:

– Но я опаздываю… То есть еще пару минут, ну пять, не опаздываю, а потом мне нужно на работу.

Турецкий вспомнил упакованного в резиновый мешок Голика. А сейчас он лежит голый в холодильнике, дожидается вскрытия, и в нескольких шагах ночной дежурный допивает последний чай и готовится сдавать смену. Для него Голик не человек, а учетная единица хранения, заготовка на складе для дальнейшей переработки. А Дмитрий был моложе этого хлыща, завертевшегося при первых признаках опасности как угорь на сковородке, и, судя по всему, в тысячу раз достойнее. Крамаренко неповинен непосредственно в его смерти, Турецкий это понимал и все же с трудом удержался, чтобы не наброситься на прохвоста и не задушить как мерзкую крысу. Он прикусил до крови губу, сжал изо всех сил кулаки и, видимо, изменился в лице, потому что Крамаренко испугался и залепетал:

– Вам плохо, Александр Борисович? Плохо? Сердце?

– Марш в машину! – прошипел Турецкий.

– Зачем?

– Бегом!

Для верности он отвесил Антону Богдановичу легкую оплеуху. Тот, едва устояв на ногах, понял серьезность намерений Турецкого, и задавать вопросов больше не стал – живо сел в машину.

Турецкий привез его в прокуратуру, заставил позвонить Лемеховой, сказаться больным и отпроситься на день с работы. Голос у Крамаренко, когда он разговаривал с начальницей, был таким убитым, что она, наверное, отпустила бы его на неделю, стоило ему лишь заикнуться.

– А теперь поговорим, – многообещающе заявил Турецкий, как только Крамаренко повесил трубку.

– О чем? Я ничего не знаю, мне нечего вам сказать.

– Вот. – Турецкий раскрыл перед ним папку с чистосердечным признанием и объяснительными записками.

– Вот! – Набравшись наглости, Крамаренко ткнул пальцем в резолюцию прокурора: «Дело закрыто…»

– Полоски по краям бумаги узнаёте?

Крамаренко потупился, как нашкодивший мальчишка, и еле слышно пробормотал:

– Да.

– Не слышу!

– Узнаю.

– Распечатано в офисе «Медеи»?

– Да.

– На чем именно?

– На сетевом принтере, он же ксерокс, он же сканер.

– Когда его чинили в последний раз?

– Не помню.

– Вспоминайте!

– Раз десять его чинили, может, сто, я компьютерами не занимаюсь. Все время приходил калека, понятия не имею, кто его взял на такую работу. Ростом метр сорок и с церебральным параличом: ноги переставляет чудовищным усилием воли, руки как клешни, пальцы не слушаются. Может, он и второй Маресьев, но принтер починить не мог, мы ему всем офисом помогали эту дуру разобрать – без толку, как мазал по краям, так и продолжал мазать, еще и бумагу стал зажевывать.

– И Лемехова тоже участвовала в ремонтных работах?

– Да. Представьте себе, даже Ксения Александровна как-то раз этому инвалиду помогала.

– И что, с апреля у вас нет нормального принтера?

– Есть. Этим гробом никто не пользуется уже пару месяцев. Компьютерщику Ксения Александровна устроила привселюдную выволочку, удержала с него ползарплаты, а принтер и ксерокс взяли другие. А тот, по-моему, должны обменять, вроде в Японии заказали аналогичный или похожий… А почему вы вообще меня допрашиваете? Спросите компьютерщика!

– А кто в объяснительной написал, что чистосердечное признание ему подсунули и заставили подписать силой, когда на самом деле сам его составил? Кто, гражданин Крамаренко?!

Он скривил тоскливую мину и ничего не ответил.

В этот момент появилась Лия.

– Оставляю это типа на ваше попечение, Лия Георгиевна, – сказал Турецкий. – Дверь запереть, никому не открывать, к телефону не подходить и его не подпускать. Делайте вид, что никого нет. Запросится по нужде – не выпускать, будет скулить – пристегните наручниками к батарее.