Падре Анхель тоже улыбнулся. Показывая заклеенный конверт, сказал:

— Забыл опустить это письмо на почте.

Платок свой он все-таки нашел в рукаве и высморкался. Мысли его по-прежнему вертелись вокруг Сесара Монтеро.

— Он у вас как бы на хлеб и воду посажен, — сказал он.

— Если это ему нравится, — сказал алькальд. — Насильно кормить мы его не будем.

— Меня больше всего заботит его совесть, — сказал падре.

Не отнимая платка от носа, он не отрывал от алькальда взгляда, пока тот не кончил опрыскивать комнату.

— Должно быть, она у него не чиста, раз он боится, что его отравят, — сказал алькальд. Поставил опрыскиватель на пол и добавил: — Он знает, что Пастора любили все.

— Сесара Монтеро тоже, — парировал падре.

— Но мертв все-таки Пастор.

Падре посмотрел на письмо. Небо стало темно-лиловым.

— Пастор… — пробормотал он. — У него не было времени даже на исповедь.

Прежде чем лечь в гамак, алькальд включил свет.

— Завтра мне, думаю, будет лучше, — сказал он. — После юридических формальностей можете его исповедать. Это вас устроит?

Падре Анхель был согласен.

— Это ведь ради успокоения его совести, — подчеркнул он. Падре Анхель торжественно встал. Посоветовал алькальду не злоупотреблять анальгетиками, а алькальд в ответ напомнил, чтобы падре Анхель не забыл отправить письмо.

— И еще, падре, — сказал алькальд, — постарайтесь поговорить с зубодером. — И, глядя, как священник спускается по лестнице, улыбаясь, добавил: — Все это будет содействовать укреплению мира.

Сидя у дверей почты, служащий отделения смотрел, как умирает закат. А когда падре Анхель отдал ему письмо, вошел в помещение, послюнявил языком пятнадцатисентавовую марку в счет уплаты авиатарифа и сбора на строительство и стал рыться в ящике письменного стола. Уже зажглось уличное освещение. Падре Анхель, положив несколько монет на перила, вышел не попрощавшись.

Служащий продолжал копаться в ящике. Вскоре, устав от поисков, он написал чернилами на краю конверта: «Нет пятисентавовых марок», подписался внизу и поставил штамп почтового отделения.

Вечером, после молебна, падре Анхель обнаружил мертвого мышонка в чаше со святой водой. Тринидад ставила мышеловки у края крестильной купели. Падре схватил мышонка за кончик хвоста.

— Это к добру не приведет, — сказал он Тринидад, покачивая перед ее лицом мертвым мышонком. — Разве ты не знаешь, что некоторые верующие берут святую воду с собой и дают ее пить больным?

— Ну и к чему вы все это говорите? — спросила Тринидад.

— Как — к чему? — возмутился падре. — Больные будут пить святую воду с мышьяком — это как пить дать!

Тринидад тут же напомнила ему, что падре еще не дал ей денег на мышьяк.

— А этот окочурился от гипса, — сказала она и объяснила, что посыпала гипсом в уголках церкви, — мышонок наелся гипса и вскоре, мучимый жаждой, попил из чаши со святой водой. А гипс от воды разбух в желудке и затвердел.

— Как бы то ни было, — сказал падре, — лучше уж тебе зайти лишний раз ко мне за деньгами, чем мне находить дохлых мышей в купели со святой водой.

В комнате его ожидала делегация дам-католичек с Ребекой Асис во главе. Дав Тринидад денег на мышьяк и извинившись за духоту в комнате, падре сел за свой рабочий стол, оказавшись лицом к лицу с тремя хранившими молчание дамами:

— К вашим услугам, мои уважаемые сеньоры.

Дамы переглянулись. Тогда Ребека Асис раскрыла веер с изображенным на нем японским пейзажем и без обиняков заявила:

— Мы по поводу анонимок, падре.

С неискренней интонацией в голосе, словно пересказывая какую-то детскую сказочку, описала она тревогу, царящую в городе. Она сказала, что хотя смерть Пастора следует рассматривать как «сугубо личное дело», но уважаемые семейства города считают, что нельзя оставить анонимки без внимания.

Опираясь на ручку своего зонтика, Адальхиса Монтойя, самая старшая из трех, выразилась еще точней:

— Мы, дамы-католички, решили в этом вопросе взять дело в свои руки.

Несколько секунд падре Анхель пребывал в раздумье. Ребека Асис глубоко вздохнула, а падре задался вопросом: почему от этой женщины исходит столь знойный запах. Вся она — великолепие и цветение ослепительно белой кожи, здоровья и страсти. Уставившись куда-то в одну точку, падре заговорил:

— На мой взгляд, мы не должны обращать внимания на глас, сеющий смуту. Мы должны быть выше всех этих недостойных дел и продолжать соблюдать заветы Господа Бога, как и раньше.

Адальхиса Монтойя одобрительно кивнула головой, но остальные дамы не согласились: они считают, что «это бедствие может повлечь за собой пагубные последствия». В этот момент кашлянул громкоговоритель кинотеатра. Падре Анхель хлопнул себя по лбу.

— Извините, — сказал он, роясь в ящике стола в поисках списка кинофильмов, присланного католической цензурой.

— Что сегодня показывают?

— «Пираты космоса», — сказала Ребека Асис. — Это про войну.

Бормоча названия фильмов, падре Анхель искал в алфавитном порядке, проводя указательным пальцем по длинному списку фильмов. Перевернув страницу, остановился: