Казалось, что еще шесть часов утра, но его желудок красноречиво свидетельствовал, что время близится к двенадцати. Сириец Моисей пригласил его войти в лавку и переждать, пока не кончится ливень. Сеньор Кармайкл повторил свой прогноз: в ближайшие сутки ливень не прекратится. И прежде чем перепрыгнуть на соседний тротуар, он постоял немного в нерешительности. Ватага мальчишек, игравшая в войну, бросила ком глины: он расплющился на стене рядом — в нескольких метрах от свежевыглаженных брюк. Из своей лавки с метлой в руках выскочил сириец Элиас и покрыл их изощренной арабско-испанской бранью.

Ребята запрыгали и ликующе закричали:

— Турок — объелся булок, турок — объелся булок.

Убедившись, что его одежда осталась безупречно чистой, сеньор Кармайкл закрыл зонтик, вошел в парикмахерскую, прошел прямо к креслу и сел.

— Я всегда говорил, что вы человек разумный, — сказал парикмахер.

Он завязал ему на шее простыню. Сеньор Кармайкл вдохнул запах лавандовой воды, — это было так же неприятно, как и запахи в стоматологическом кабинете. Парикмахер принялся подравнивать волосы на затылке, а неугомонный Кармайкл поискал глазами, что бы почитать.

— Газет нет?

Не прерывая работы, парикмахер ответил:

— В стране остались только официальные газеты, и, пока я жив, их в этом заведении не будет.

Сеньору Кармайклу пришлось довольствоваться созерцанием своих потрескавшихся туфель, но тут парикмахер спросил его о вдове Монтьель. Сеньор Кармайкл как раз шел от нее. Проработав много лет у дона Чепе [5] Монтьеля бухгалтером, Кармайкл после смерти хозяина стал у вдовы управляющим.

— У нее все в порядке.

— Кто из кожи лезет вон, убивается, — сказал парикмахер, словно рассуждая с самим собой, — а эта — одна-одинешенька, а земли у нее столько, что за пять дней на лошади не объедешь. Она ведь хозяйка десяти муниципий [6] .

— Трех, — поправил его сеньор Кармайкл и убежденно добавил: — Она — самая добропорядочная женщина в мире.

Парикмахер направился, чтобы вымыть расческу, к туалетному столику. Сеньор Кармайкл увидел в зеркале его козлоподобное лицо и лишний раз осознал, почему не уважает парикмахера. Рассматривая себя в зеркале, парикмахер продолжал говорить:

— Хорошенькое дельце: моя партия — у власти, полиция угрожает моим политическим противникам физической расправой, а я, пользуясь этим, скупаю у них земли и скот по мною же установленным ценам.

Сеньор Кармайкл опустил голову. Парикмахер вновь принялся его стричь.

— Проходят выборы, а я становлюсь хозяином трех муниципий, — подытожил он, — без каких-либо конкурентов. И кстати, если даже будет другое правительство, у меня все уже схвачено. Слушайте сюда: лучшего дельца не придумаешь, даже не надо деньги подделывать.

— Хосе Монтьель разбогател давным-давно — еще до этой политической грызни, — сказал сеньор Кармайкл.

— Ну конечно, сидя в трусах у дверей рисового склада. Как свидетельствует история, первую пару ботинок он надел всего лишь девять лет назад.

— Даже если это так, — согласился сеньор Кармайкл, — вдова не имеет никакого отношения к делам Монтьеля.

— Она только прикидывается дурочкой, — упорствовал парикмахер.

Сеньор Кармайкл поднял голову и ослабил на шее простыню, чтобы не очень давило.

— Вот почему я предпочитаю, чтобы меня стригла жена, — заявил он. — Это не стоит мне ни сентаво, и, кроме того, она не говорит со мной о политике.

Парикмахер легким толчком наклонил его голову вперед и, умолкнув, продолжал стричь. Порой, от избытка мастерства, он лязгал над головой клиента ножницами. Тут сеньор Кармайкл услышал доносящиеся с улицы крики. Он посмотрел в зеркало, мимо парикмахерской проходили дети и женщины — несли мебель и утварь из перенесенных ранее домов. Он с горечью прокомментировал:

— Мы все никак не можем оправиться от всяческих бед, а вы все погрязли в политической междоусобице. Прошло чуть больше года, как прекратились преследования, а вы опять все о том же толкуете.

— А то, что мы брошены на произвол судьбы, разве это не хуже всяческих бед? — парировал парикмахер.

— Но нас ведь не избивают.

— Ну а то, что мы предоставлены самим себе, это разве не своего рода избиение?

Тут сеньор Кармайкл вышел из себя и брякнул:

— Это все газетные враки.