Тяжлов замолчал и посмотрел на Турецкого испытующе. Турецкий ему доброжелательно улыбнулся: продолжайте, пожалуйста, то, что вы говорите, – очень интересно.

– И что было дальше?

– Дальше ничего не было! Вот это – самое замечательное. Неоднократные аукционы по продаже остальной части государственных акций провалились в связи… – Тяжлов хохотнул, – с отсутствием других инвесторов. В итоге вам «пришлось» приобрести весь «Русский дизель» по очень сходной цене. Вот и все.

Турецкий изобразил легкое недовольство.

– К чему вы мне все это говорите?

– К тому, – сказал Тяжлов, – чтобы вы понимали, с кем имеете дело. Я разбираюсь в людях. Во всех смыслах этого слова. Я понимаю их, и я разбираюсь в них, в смысле – изучаю конкретных людей в конкретном случае.

– Но я пока что не имею с вами никаких дел, – заметил Турецкий.

– Это временное явление.

Турецкий был удовлетворен. Похоже, рыбка наживку заглотнула. Пусть за ним следят, пусть его слушают. Ради бога и на здоровье. Не оставалось никаких сомнений в том, что его принимают за Долгих.

Эта легенда была подготовлена Меркуловым с блеском. И Тяжлов принял ее за чистую монету.

«Ужин явно удался, – решил Турецкий. – Ты, Афанасий Константинович, даже не представляешь себе насколько».

– Афанасий Константинович, удовлетворите любопытство, – вполне искренне сказал он. – Все же почему вы захотели со мной познакомиться лично? Да еще таким оригинальным образом.

– Это же так просто, – сказал Тяжлов. – Я искренне обрадовался, когда узнал о вашем приезде. Нам определенно есть чем друг с другом поделиться. Дело в том… За последние два года я открыл для себя нечто такое, о чем до тех пор и не подозревал.

– Что же вы открыли? Нефтяное месторождение? Разделю его с вами с удовольствием.

Тяжлов ответил совершенно серьезно и многозначительно:

– Сферу таинственного и загадочного явления, которое именуется властью. – Он говорил медленно, будто через силу, делая ударение на каждом слове, как будто желал показать, что беседует исключительно из любезности. – Безграничную сферу, где действия и поступки теряют свой обычный общепринятый смысл и приобретают иное, несвойственное им значение – именно потому, что они связаны в той или иной степени с осуществлением власти.

– Так просветите и меня, раз вы так здорово в этом разбираетесь. Что же такое власть? И что такое – ваша власть?

– Власть – это манера одеваться, кабинет, в котором я сижу, распорядок моего дня – тоже власть.

Мой приход на работу – власть. Уход с нее – власть…

– А я-то наивно полагал, что есть разница между такими людьми, как вы, и, например, каким-нибудь банкиром… – Турецкий перебил Тяжлова и намеренно не договорил.

– Какая, например?

– Я думал, банкир как бы исполняет отведенную роль в пьесе, отлично понимая истинный смысл спектакля. А вы – просто верите в силу власти, и все тут.

Тяжлов усмехнулся:

– Еще одно наивное заблуждение. В Волжске вы имеете прекрасную возможность убедиться в способности власти менять суть вещей. И суть людей.

– Абстрактный немного разговор выходит, – заметил Турецкий. – Вот взять хотя бы вас. Вы сейчас все время говорите о себе, так приведите пример для наглядности.

– От меня требуется, во-пepвых, выполнение того, что формально называется моей работой, и, во-вторых, что гораздо важнее, осуществление власти. То есть контроль за властью. Понимаете?

– Кажется, начинаю…

– Почему осуществление власти значительно важнее, чем работа? По той простой причине, что моя работа сама по себе ничем не отличается от любой другой чиновничьей работы и, в сущности, не имеет ко мне ни малейшего отношения.

– То есть она по плечу кому угодно?

– Конечно! А вот осуществление власти – это действительно мое дело, имеющее ко мне непосредственное отношение. Оно требует определенного призвания и особых качеств.

– И конечно, вам не занимать ни того, ни другого, не так ли?

Тяжлов был словно в некоторой нерешительности.

– Признаюсь, я не думал, что это так. Напротив, я был убежден, что вовсе не создан для власти. Разумеется, я знал (думал!), что власть существует, но из соображений морального порядка исключал для себя факт ее существования, не видя в ней практического смысла. Я считал, что ее не следует принимать в расчет, особенно человеку творческому. Но потом, очутившись в своем кабинете, я открыл в себе призвание и качества, о которых и не подозревал. А главное: я все понял.