Неизвестно
Шрифт:
Казалось Тигрычу: еще немного и отчаяние вконец одолеет его. Но этого не происходило — ни в Казани, ни в Ростове, ни в Харькове. Что же спасало? Он пытался понять это, ус- лышать ответ — в скрипе санных полозьев, в уютном тепле заезжих станций, в шуме губернских городов, в щедром раз- ноцветьи южных базаров. В одну из бессонных ночей пришла негромкая, спокойная мысль: Россия спасала. И в этом надо было признаться.
Тигрыч поймал себя на том, что вполне охладел к собственной персоне, но зато с каким-то особым наслаждением наблюдал Россию, будто бы открывая ее заново. Он позже запишет: «Казалось, Россия здорова: таково было мое впечатление, страна полна жизненной силы — но почему же чахнет революционное движение?.. Мне это казалось невероятным противоречием.»
Дважды в Казани, по разу в Ростове и Харькове он был на волосок от ареста. Лев знал, чувствовал, что дни его сочтены. Но — Катя, она снова беременна (а если будет сын?), что станется с ней? Это терзало, мучило. Погибать никак нельзя. К тому же — задевалось самолюбие опытного заговорщика. Из стариков разбитой «Народной Воли» он остался один. Как же так: ведь они, народовольцы, прежде всегда были изобретательнее полиции. Теперь их переловили. Поймают его — и тогда полная победа. Чья победа? Жандарма Судейкина? Так? Этого Тигрыч допустить не мог. Почему? Да он и сам не знал. Впрочем, заговорщики его поймут.
Пользуясь отъездом Тихомировых, Вера Фигнер все же ввела в Исполком отставного штабс-капитана кронштадтской крепостной артиллерии Сергея Дегаева. Красавица топнула ножкой, и дело было сделано. И очень кстати, потому что подполковник Судейкин уже подцепил на крючок младшего брата Дегаева — Володю, исключенного из Морского кадетского корпуса за неблагонадежность и успевшего посидеть в Доме предварительного заключения. Вообще, Георгий Порфирье- вич рыбаком был знатным; еще в киевскую пору, в нечастые дни отдыха ловил красноперок в Пуще-Водице сразу на две удочки, заразив занятием наезжающего в отпуск из Петербурга военного прокурора генерала Стрельникова, старинного приятеля жандармского полковника Новицкого.
Удобно: дернул одну удочку, следом другую. Что-то и попалось.
С одним братом поиграл, потом второго взял за жабры. К тому же восторженная маменька Дегаевых страстно хотела, чтобы одаренные сыновья сделали революционную карьеру. У Судейкина же были свои виды. Через молодых честолюбцев инспектор охранного отделения надеялся выйти на ускользающего из его рук Льва Тихомирова. Арестовать Тигрыча — это было делом чести. Крупная рыбина.
Для начала подполковник, в чьем ведении находилась вся полицейская агентура Империи, просто пригласил Дегаева- младшего на «собеседование».
— А известно ли вам, любезный Владимир Петрович, — приветливо сиял он темными проницательными глазами, — каким был официальный герб III Отделения собственной Его Величества канцелярии?
— Кандалы, наверное, — пробовал ершиться Володя.
— Нет, остроумец вы мой, нет! Платок, обыкновенный платок, символизирующий осушение слез. Ибо задачей ведомства было призрение вдов и сирот. Именно — защита самых слабых от злоумышляющих смутьянов! И вот до чего мы дошли. — горько вздохнул Судейкин и, показалось, смахнул слезу. — Да вам, наверное, не очень интересно?
— Отчего же? Напротив, — пожал плечами вчерашний кадет.
— А Победоносцев? — вдруг перескочил подполковник. — Только уговор: не выдавайте меня. Не выдадите? — понизил он голос.
Володя недоуменно хмыкнул.
— Верю. Вы человек чести. И потому скажу, что утверждает обер-прокурор: лучше уж революция русская и безобразная смута, нежели конституция. Первую еще можно побороть, последняя есть яд для всего организма. Каково? Признайтесь, разве я похож на выхоленного жеребца? — выписал новый словесный зигзаг инспектор. — Да еще с развязными манерами выправленного фельдфебеля, а? Ха-ха! Как выразилась одна ваша соратница из «Народной Воли». Софья Борейша. Припоминаете?
— Нет, — твердо ответил Владимир.
— Жаль. А не вернуться ли вам в Домзак? Гольденбергу понравилось: уединенное место, где славно предаваться восторгам глубоких размышлений. — еще приветливее улыбнулся Георгий Порфирьевич.
Дегаев позеленел.
— Увы, не все выдерживают. С ума сходят. Но Ломброзо доказал. Вы ведь знаете о Ломброзо? Конечно, конечно. Так вот он доказал, что все люди одержимы безумием. И не правых нет, ни виноватых. У вас свое безумие, у меня тоже и даже у Тигрыча — свое, собственное. Разумеется, вы знаете Льва Тихомирова?
Судейкин встал из-за стола и, поигрывая лопатками на могучей спине, стал спокойно прогуливаться по огромному кабинету. Начинающий революционер загнанно следил за ним.
— Я не скажу.— буркнул Владимир.
— И правильно. У меня другая цель относительно вас. Ваше дело будет забыто, если вы окажете мне услугу...
— Шпионом? Доносить? Я не буду! — вскричал младший Дегаев, и тут же в голове пронеслось: «А что если. Если согласиться и — обвести жандарма вокруг пальца? Внедриться. Стать новым Капелькиным? Романенко об этом говорил. И фон Лауренберг. Да и Тихомиров бы поддержал.».