Неизвестно
Шрифт:
Встретились. Говорили много, прогуливаясь то по мосту Менял, то через площадь Маза шли к набережным Аустерлиц и Сен-Бернар. Дегаев был все тот же, невзрачный, но с мягкой улыбкой, оживляющей его тяжеловатое лицо. Таким Тигрыч помнил его по нечастым встречам в их квартире- салоне, где тон задавала матушка, впрочем, и сестры не отставали — Лиза музицировала, Наташа не только декламировала свои поэмы, но и спиритизмом баловалась, правда, без особых чудес, зато многочисленные ее поклонники находили барышню весьма и весьма сенситивной. Даже седовласый Лавров вспыхнул, когда вспомнили про это семейство: неужто и в самом деле старик был когда-то влюблен в Наталью?
Тихомиров засыпал штабс-капитана вопросами о России. И более всего — об арестах, их стало чересчур много. Десятого февраля взяли Веру Фигнер. Здесь Дегаев сбился — в первый раз. «Но как же он убежал? От хитреца Судейкина? И почему так легко вывернулся из дела о подкопе под Малой Садовой? И освободили его под ничтожный залог — в две тысячи?»
Лев переспрашивал, слушал ответ и снова, и снова возвращался к началу: как сумел уйти? Вспомнились слова Перовской: Дегаев — единомышленник, но не товарищ. Не товарищ. Нет, ерунда. Надо знать Соню. Ведь он, по словам Фигнер, немало сделал для «Народной Воли».
В сиреневой дымке мартовского Парижа Тигрычу виделась Одесса, 14 января нынешнего года. Вот по вокзалу конвоируют Дегаева; тот оглядывается и вдруг, столкнув унтера в снег, бросается на второго жандарма, швыряет в глаза табаком, и покуда один барахтается в сугробе, а другой кричит от боли, успевает скрыться в толпе. Ему удается добраться до Харькова, где «Верочка-топни-ножкой» по сути передала беглецу свои полномочия члена Исполкома, раскрыла неизвестные явки.
Тихомиров переводит разговор на другую тему, словно бы забывает о побеге удачливого штабс-капитана. Но через два дня опять выспрашивает о том же. Теперь откуда-то появляется ночь, широкая площадь, извозчик, на котором жандарм везет Дегаева. Улучив момент, Сергей выпрыгивает на мостовую, прячется в подворотнях.
То вокзал с табаком в глаза конвойному, то просто площадь. Штабс-капитан путается, забывает, что сказал. Похоже, какая-то тайна мучает его.
— Положение партии безнадежно, людей нет. Может быть, нам и вправду выгоднее договориться с правительством? Как ты думаешь? — огорошил вопросом Тигрыч; он начал игру, приоткрыл карты, не называя имени Николадзе.
— Что?! — замер на набережной Дегаев. — Откуда? Откуда ты знаешь?
— О чем знаю? — насторожился Тихомиров: «Неужели в точку угодил?»
— О том, что я. Что я. Я — агент подполковника Судей- кина. Он завербовал меня. Я попался. — почти прокричал штабс-капитан.
«А ведь он и вправду похож на вываренную тряпку .»
Тихомиров молчал, потрясенный результатом своей простейшей игры. Рука дрогнула в кармане, пальцы стиснули рукоятку «бульдога». Дегаев заметил это движение. Опустил голову, лицо его стало серо-зеленым, точно волны Сены под мостом Менял.
— Так это ты всех выдал? — спросил Лев тихо.
— Да. Я хотел...
— И Веру Фигнер?
— Тоже я, — кивнул Сергей. — Понимаешь.
— Не понимаю. Вы ведь с нею большие друзья, — сердце Тигрыча сжалось от злой тоски. — Она втащила тебя в Исполком. Она.
— Все полномочия были уже у меня. Фигнер только мешала. Притом Судейкин обещал ее не арестовывать, — пролепетал жандармский агент.
Что же делать? Конечно, надо убить его! Это желание словно опалило Тигрыча изнутри. Он осмотрелся. Вокруг все в той же дымке мерцал, жил, звенел конками Париж, которому не было никакого дела до двух русских эмигрантов, беседующих на набережной Сен-Бернар.
Разумеется, убить! Сбросить тело предателя в реку. Никто не заметит. Нужно лишь улучить подходящий момент.
Дегаев вдруг порывисто повернулся к нему, вцепился в рукав пальто, как намертво вцепляются в брошенный круг утопающие. По некрасивому широкому лицу текли слезы.
— Послушай, Тихомиров! Послушай. — захлебывался он отчаянной скороговоркой. — Все расскажу, все. А тогда судите меня. Отдаюсь на вашу волю. Знаю, здесь Герман Лопатин, Караулов. Соберетесь, вынесете приговор. Не могу я.
«Все ему известно. Мерзавец! Сколько, поди, всякого шпи- онья с собой привел.» Лев еще раз огляделся по сторонам. Нет, все спокойно.
Дегаев заговорил. Тихомиров погрузился в эту жуткую исповедь. Он слушал изменника молча, боясь малейшим движением лица, неосторожным вопросом спугнуть его откровенность; только бешено вращались глаза и колотилось сердце. Стоял окаменевший, чувствуя, что не может тронуться с места; порой казалось, что его засыпают булыжниками.
Так что же случилось в красавице Одессе на излете декабря 1882 года?