Катя думала, что на борту парома, оставшись со Львом один на один, изменник непременно сведет счеты. Но тот был подавлен, молчалив. Лишь сказал, задохнувшись от ветра:

— Пойми, Тигрыч, я же поверил. Если объединить энер­гию революционеров и правительства. Лучшие силы. Пред­ставь: тюремная камера, тускло освещенная лампой, и мы с женой за столиком в сочельник. Мы плачем и мечтаем о будущем. О будущем России.

Тихомиров отвернулся. Паром подходил к английскому берегу.

Спустя три дня тяжелый пароход британской компании увез Дегаевых в Южную Америку.

Пришлось пойти в портовые грузчики, жене — в прачки, посудомойки. Потом они переедут в США, где штабс-капи­тан сделает блестящую профессорскую карьеру: отставной артиллерист был всегда хорошим математиком. Теперь его зовут Александр Пелл, он получил докторскую степень в уни­верситете Южной Дакоты. Правда, этот жуткий русский ак­цент. Зато его обожают студенты, с которыми он играет в американский футбол. Ребят поражает его доброта: «Доктор Пелл занимает исключительное место в наших умах и серд­цах.» Он становится деканом. Проходит время, и умирает жена. Но в этого странного русского влюбляется одаренная студентка Анна Джонсон, дочь шведских эмигрантов. В 1907 году почти пятидесятилетний профессор женится на своей юной ученице. Они переезжают в Чикаго, преподают в уни­верситете.

Размеренную жизнь нарушила лишь та поездка в Нью- Йорк.

В Метрополитен-опера давали «Петрушку» Игоря Стра­винского. В программе значилось имя художника декора­ций: Сергей Судейкин. Лиловые круги поплыли перед глаза­ми доктора Пелла.

— Тебе плохо, дорогой? — сжала его руку Анна.

Не отвечая, он вышел в фойе. На стенах висели картины: лиловые, серые, малахитовые тона. И это наплывающее раз­ноцветье почему-то заставило колотиться сердце. Сюжеты напоминали сон—давно отлетевший, не отпускающий, с при­месью близкой смерти. Он почти услышал шелест поземки и детский плач. Наверное, это был плач ребенка, которого у него никогда не было. Или совсем другого. Пелл не знал.

— Этот художник. Анна, где его найти? Я должен. — метался среди причудливых картин профессор, пугая жену русскими словами.

С первым инсультом его увезли прямо из зала оперы.

Александр Пелл умер в Бринморе в 1921 году. В некрологе говорилось о его отзывчивости и верности долгу. Анна Джон- сон-Пелл надолго пережила мужа и даже учредила стипен­дию его имени в университете Южной Дакоты — для особо одаренных студентов, специализирующихся в области мате­матики, которая существует и по сей день.

Стипендия имени двойного агента? Имени двойного пре­дателя?

Впрочем, какое дело математике до революций, до борьбы с ними?

Нет, Тихомиров спешил не зря: пароход с Дегаевыми еще не успел скрыться в английском тумане, как из Петербурга в Европу срочно выехал один из лучших агентов погибшего под­полковника, бывший революционер Петр Рачковский. Сам директор Департамента полиции фон Плеве поручил ему на­стичь жену убийцы Судейкина, а через нее выйти на след Де­гаева. Неплохо было бы и Тихомирова прищучить: арестован­ный Николай Стародворский уже признался, что идея рас­правиться с инспектором принадлежит неуловимому Тигры­чу. К тому же способный ученик Георгия Порфирьевича лично был знаком со сбежавшим идеологом «Народной Воли».

А Тихомировы тем временем перебрались в Париж. И пе­ремене этой были рады. В Женеве дышалось тяжело; от бе­зысходности болело сердце.

Сперва застрелилась Соня Бардина, осужденная по «про­цессу 50-ти», на котором произнесла фразу, ставшую крыла­той: «Идеи, господа судьи, на штыки не улавливаются!» По­том вместе выпили опия супруги Франжоли и Завадская — разочаровавшиеся, уставшие от недугов и нужды революци­онеры.

В Париж — это к Маше Оловенниковой, к Лаврову, с ко­торыми все более сближались в работе над «Вестником», и подальше от Плеханова, Дейча, с их надоевшим мелким шельмованием.

С одной квартирой его надули: хозяин взял триста фран­ков, но проживающая там девица вдруг расхотела съезжать. Хозяин заявил, что камелия эта ему не платит, и он предлага­ет взыскивать с нее. По народовольческой привычке схва­тился за «бульдог», но старый плут чуть не помер под дулом. Пришлось махнуть рукой: не судиться же ему, бесправному беглецу-эмигранту..

— Что делать, сударь, иностранцы всегда платят дань Па­рижу, — разулыбался очухавшийся хитрец.

Начинался новый период его жизни. Он поймет за четыре года, что ни один город — ни Петербург, ни Москва, ни Рос­тов, ни десятки других — не повлиял на него, как Париж. Тихомиров приехал сюда одним, уехал совсем другим.

Они поселились на авеню Рэй, в окраинном районе, вы­ходящем прямо к парку Монсури. Здесь было хорошо гулять с сыном. И квартиру удачно выбрали: небольшую, из четы­рех комнат, с чистой кухней. Но тревога не оставляла. Два дня назад консьержка Маши Оловенниковой, забавно тара­ща косоватые глаза, рассказала о шпионе. А то, что это был шпион, не подлежало сомнению: выспрашивал, не бывает ли у квартирантки седой, высокий господин (похоже, Лав­ров), и еще — коренастый, с бородой и крутящимися глаза­ми (это, конечно, он, Тигрыч!). Обещал платить по сто фран­ков в месяц. Консьержка прогнала его. Это она так сказала. А там уж, кто знает?