…Для меня совершенно ясно, что Голодед является врагом народа, поэтому прошу санкционировать его арест. В связи с показаниями о Червякове, а также учитывая, что на проходящем сейчас съезде Компартии Белоруссии почти каждый выступающий делегат предъявляет к Червякову прямое политическое недоверие и обвинение, считаю, что Червякова нужно снять с поста председателя ЦИКа Белоруссии. Секретарь ЦК КП(б) Белоруссии ШАРАНГОВИЧ». [14]

Сталин не стал вмешиваться в эти республиканские разборки. На шифртелеграмме имеется резолюция: «Шаранговичу. Голодед арестован. Советуем не мешать съезду провалить Червякова. Если съезд решит снятие Червякова с поста председателя ЦИК Белоруссии, мы возражать не станем. Секретарь ЦК Сталин».

Ликвидацию последствий антикрестьянской политики Политбюро поручило Шаранговичу, второму секретарю Денискевичу и наркому земледелия Низовцеву. Однако новые руководители «не только не выполнили задания ЦК ВКП(б), но и не приступили к его выполнению». Вопиющее равнодушие к вопросам сельского хозяйства, пренебрежение интересами людей привели к тому, что в Белоруссии «появились очереди за хлебом». Руководство республики скрыло этот факт от Москвы и не обратилось в ЦК за помощью, поставив республику на грань катастрофы. Ситуация могла повторить хлебные трудности 1933 года на Украине, что являлось прямой дискредитацией советской власти.

Поэтому 27 июля Политбюро рассмотрело вопрос «О руководстве ЦК КП(б) Белоруссии» и, обвинив ее руководство «в левом уклоне», направило в республику Маленкова и Яковлева (Эпштейна). На пленуме ЦК КП(б) республики, состоявшемся 29 июля, Шарангович был отстранен с поста первого секретаря, а временно исполняющим обязанности назначили — до 1 августа — заведующего сельхозотделом ЦК Яковлева. 2 августа ЦК ВКП(б) и СНК ЦИК приняли совместное постановление «Об оказании помощи колхозному крестьянству Белоруссии». В соответствии с ним 32 тысячи га земли возвращались колхозам. Постановление объявляло о «передаче прежним владельцам приусадебных участков, ликвидации 138 совхозов и передаче 230 тысяч га земель и скота — частью колхозам, а частью государству». Одновременно предусматривалось «создание 60 машинно-тракторных станций и обеспечение их 900 гусеничными тракторами».

Шаранговича арестовали 17 июля, а в марте следующего года он предстал обвиняемым на процессе по делу «Правотроцкистского антисоветского блока». «Вредительской и враждебной в отношении советской власти и белорусского народа» была признана деятельность Денискевича и Низовцева. Но сошлемся на любопытный документ, долгое время скрываемый в секретных архивах. Как уже говорилось, бывшего председателя СНК Белорусской ССР Голодеда арестовали еще в мае. В материалах книги К. Залесского указывается: «В ходе чисток 30.5.1937 арестован, обвинен в участии в право-троцкистском блоке и украинской национал-фашистской организации. Расстрелян. В 1956-м реабилитирован и восстановлен в партии». На самом деле Голодеда не только не расстреляли, но даже не судили. Поэтому его не за что было реабилитировать.

Дело в том, что 29 июня, в день завершения работы пленума, Ежов направил Сталину записку: «По сообщению народного комиссара внутренних дел Белорусской ССР тов. Бермана, 21 июня в 12 час. выбросился из окна пятого этажа здания НКВД БССР в Минске находившийся на допросе арестованный Голодед Н.М. Смерть последовала через 20 минут». В прилагаемой копии приказа по НКВД СССР от 21 июня 1937 года указывалось:

«21 июня с.г. в НКВД Белорусской ССР выбросился из окна и разбился насмерть арестованный, показания которого были чрезвычайно важны для следствия. Самоубийство арестованного произошло благодаря беспечному отношению к делу и преступной халатности, проявленным со стороны оперуполномоченного 3-го отдела УГБ НКВД БССР младшего лейтенанта госбезопасности Рулева и пом. оперуполномоченного 3-го отдела младшего лейтенанта госбезопасности Турбина, а также недостаточного инструктажа этих работников зам. начальника 3-го УГБ НКВД БССР лейтенанта госбезопасности Гипштейна.

ПРИКАЗЫВАЮ: Оперуполномоченного 3-го отдела УГБ НКВД БССР младшего лейтенанта госбезопасности Рулева и пом. оперуполномоченного младшего лейтенанта госбезопасности Турбина арестовать и предать суду. Зам. начальника 3-го отдела лейтенанту госбезопасности Гипштейну объявить строгий выговор. Народному комиссару внутренних дел БССР — комиссару государственной безопасности 3 ранга тов. Берману строжайшим образом расследовать все обстоятельства самоубийства арестованного, в частности, установить, не было ли в этом случае преднамеренных действий со стороны указанных выше работников УГБ… Предупредить всех наркомов внутренних дел союзных республик и начальников УНКВД краев и областей, что при повторении подобных случаев виновные будут привлечены к самой суровой ответственности, независимо от занимаемой должности. Приказ объявить всем работникам ГУГБ НКВД под расписку [15] ».

То есть, сообщая во всех официальных публикациях о Голодеде как о «расстрелянном» и реабилитированном партаппаратчике, «реабилитаторы» даже не удосужились установить истину. Но возникает вопрос: а не было ли это самоубийство организовано в Белоруссии заинтересованными лицами для того, чтобы оборвать связи? Впрочем, очиститься от порочащих связей в эти дни спешили многие чиновники. Так, еще 2 июня на имя Молотова поступила записка, автором которой был Иван Межлаук, — брат заместителя председателя СНК Валерия Межлаука, являвшегося с февраля 1937 года наркомом тяжелой промышленности.

Иван Иванович писал: «Председателю СНК Союза т. В. Молотову. Сегодня на заседании Всесоюзного комитета по делам высшей школы во время разбора дела моего заместителя т. Волынского нами установлено следующее: в 1931 году, когда Волынский работал управляющим делами Академии наук, во время одной из частых его встреч на охоте с Бухариным (с которым Волынский сблизился якобы по заданию т. Агранова) Бухарин заявил Волынскому: «Что ты бахвалишься своими чекистами? Имей в виду, что у нас с Рыковым имелась полная договоренность с Ягодой по всем пунктам и лишь в последний момент он нас предал». Тов. Волынский заявил, что о слышанном он тогда же сообщил т. Агранову. Никому более Волынский не говорил об этом ни в 1931 году, ни после разоблачения Ягоды».