Гордон Александр Витальевич
Шрифт:
Ленинград покорил нас в мгновение ока, покорил не только дворцами и музеями, каналами и мостами, но самим духом истории и искусства. Белыми ночами мы гуляли с Володей по городу. Он читал без конца свои стихи вперемежку со стихами Светлова, Блока, Пушкина. Светила небосвода перемещались вслед за нами. Утро заставало нас на студии, где по коридорам двигались свои звезды: актер Николай Черкасов, оператор Андрей Москвин, композитор Дмитрий Шостакович.
По-настоящему близко я узнал Володю именно здесь, на практике. Я писал Андрею в Одессу, писал о Володе, о стихах — я-то слышал их впервые, — в которых мне открывался целый мир поэтов, вброшенных судьбой в советское время. Андрей отвечал со знанием дела, стихи поэтов Серебряного века были ему, сыну поэта, знакомы и близки. И что характерно, он едва сдерживал ревность к моей новой дружбе, но всегда передавал Володе пламенные приветы.
А в Ленинграде продолжались белые ночи, и каждую ночь бродили мы по набережным, мимо решеток и садов, прекрасных архитектурных ансамблей. Все говорило с нами — Пушкин, декабристы, Гоголь, Блок, революционные страсти. Опять читали много стихов — классических и Володиных. Говорили и о советской поэзии. Помню, меня поразило, что он восхищался словами песни «Все выше, и выше, и выше…» и строчкой «А вместо сердца — пламенный мотор…» Как? Вместо сердца, нашего, живого, человеческого сердца — мотор? Мотор, машина? Но «пламенный мотор!» — глаза у Володи были восторженными.
Как-то мы увлеченно спорили об искусстве, и у меня с языка сорвалось выражение «тонкая душевная организация». Володя замер. Фраза поразила его, и он стал доказывать, что именно я являюсь человеком такого типа. Я по молодости был, конечно, польщен. Володя потом часто пользовался этими словами, но на самом деле они отражали его сущность.
Письмо из Одессы
«30 июля. Одесса.
Дорогой Сашка!
Прости, что не сразу отвечаю. Не мог сразу решить, куда тебе писать — в группу или на квартиру, а потом столько новостей — неожиданных в основном, что пришлось многое переосмыслить. Вряд ли ты получишь от меня подобное письмо: тут много претензий к тебе, к себе и пр.».
Володя ждал с нетерпением, когда я закончу читать, и я, прочитав, отдал листки ему. Сам же обдумывал громы и молнии Андреева письма, почти лежа на гранитном парапете и рискуя сорваться в воды царственной Невы. Володя перевернул последнюю страницу. Глаза его загорелись. Мы снова, уже вслух, перебивая и останавливая друг друга, начали перечитывать письмо, волнуясь, иногда хохоча, иногда ужасаясь новостям:
«Приехали в Одессу. Устроились. Хорошо ли, плохо ли, в общем, устроились. Море, пляж, солнце! С этой стороны все в порядке. Работаем в группе у М., ходим на пробы, смотрим материал проб, смотрим на то, как М. работает с актером.
Примерно через три дня мы поняли, с кем имеем дело: подонок! Абсолютный подонок! Ты себе не представляешь, что это за ужас! Ни задачи, ни ритма, ни мысли, ни действия. Нас с Иркой трясло, когда мы смотрели, как этот колун работает с актером. Видели пробы — кошмар!.. Актера он не видит. Образа тоже… Васька играет как колун.
И ужас этот давил на нас с каждым днем все сильнее и сильнее вплоть до позавчерашнего дня.
Мы несколько раз высказывали М. свое мнение по тому или по другому поводу (будь то по поводу работы с актером или по поводу выбора актера), но он ни в чем был с нами не согласен. Прежде чем он решил взять Ваську (мы долбили ему в течение времени), он пробовал трех актеров. Актера он не видит. Образа тоже. Он не художник — не об этом речь. Он даже не ремесленник. Он г…о. Васька выл зверем.
Дальше. Познакомились с Хуциевым. Это сказка, а не человек. У него сценарий просто великолепный. Но еще не запущен. Он сейчас в Киеве добивается запуска. Вася прочел сценарий. И застонал. Захотел сыграть героя, а Хуциев обещал попробовать. Дело в том, что мы с Иркой высказали ему, режиссеру М., все, что о нем думали (правда, в печатных выражениях), и ушли от этого кретина. Ты же понимаешь, Сашка, где нет Искусства — нам там не место. А это не только отсутствие искусства — это халтура. „Заречную“ делал ведь Марлен Хуциев, а М. только мешал и бегал к монтажницам, чтобы справиться о том, можно ли так склеивать или нет».
— Как быстро они попали в эту передрягу, — сказал пораженный Володя.
— Да, в натуре, как говорят одесситы. Вижу, как Андрей весь трясется от злости, — говорю я.
И мы опять обратились к письму:
«Все бы ничего, да сдал Васька. После неудачных проб у М. Вася, не дожидаясь решения своей судьбы у Марлена Мартыновича, решил сыграть главную роль в „Белой акации“. Ты не смейся, это грустно, даже страшно и обидно, а не смешно. Представляешь себе! — Вася в морской фуражке поет опереточную арию. Ты не смейся. Это грустно, обидно, а не смешно. Гл. режиссер — Натансон, второй режиссер — Валя Виноградов…»
Дальше шли непечатные выражения, знакомые каждому русскому человеку.
«Сашка, что же это делается! А? Ну хоть ты-то понимаешь, что так нельзя?!»
Мы с Володей снова начинаем то плакать, то смеяться до коликов в животе, хотя смеяться, сказать по правде, было не над чем: Шукшин — и оперетта! Мы разделяли накал Андреевых чувств.
Володя с лукавой улыбкой анализировал: «Это обычное столкновение человека высоких, декларативных принципов (Андрей) с реальной жизнью, полной иногда такой неожиданности, неопытности, человеческой слабости, в конце концов (Василий)». — «Хорошо, пусть так. Только я бы не идеализировал Андрея».
Я написал Андрею ответ и выразил надежду, что ситуация рассосется. И действительно, Андрей успокоился, когда Василий был утвержден на главную роль в фильме Марлена Хуциева «Два Федора». Замечательно сыграв роль большого Федора, Шукшин после практики вернулся во ВГИК уже известным актером.
А письмо продолжалось:
«На студии бардак. Я никогда не видел сборища такого количества темных и неинтеллигентных людей (постановщики, режиссеры, операторы, художники). Это ужас! Один Хуциев пока и есть здесь. Вот бы сюда наших плюс Марлен Хуциев — ты, я, Володя Китайский, Ирка! А тут все зачахло и загнило».
Мы с Володей порадовались, что включены в элиту режиссуры. Переделаем Одесскую киностудию в «Ленфильм», здесь интеллигентных людей более чем достаточно.
«Старайтесь подсмотреть секреты мастерства…»
Повторю еще раз: кинопрактика — подарок судьбы. И для детдомовца Володи, и для меня, живших на стипендию в двадцать шесть рублей. В группе и кино делаем, и денежки получаем. Но главное, конечно, не в деньгах. «Ленфильм» — классная студия. Техническое оснащение хуже «Мосфильма», но кадры основных кинопрофессий и всех служб самой высокой пробы. А впереди — поездки в интересные места, счастливая возможность приобщиться не только к кинематографу, но и к живой истории страны — картина Хейфица снималась в тогдашнем Ленинграде, в Калининграде-Кенигсберге и в Крыму.