Варшавский Владимир Сергеевич
Шрифт:
Рейзини. Я его видел в Париже. Богат и роскошен по-прежнему (в первом — кое-какие сомнения), да и мил по-прежнему. Говорит, что все препятствия преодолены и он не сегодня завтра появится в Ваших краях. Насколько это верно — не знаю. Он большой фантазер и хвастун.
Кого я видел или вижу? Из общих друзей — мало кого. Вот, обидел насмерть (будто бы) Веру Ник<олаевну> Бунину: не зашел к ней в Париже [223] . Знаю это от Алданова, будущего юбиляра. Не забудьте его поздравить к 8 ноября. Кстати, я его часто видел летом в Ницце. Он очень лестно о Вас отзывается, но очень уязвлен тем, что Вы в своей книге, всех наградив комплиментами, обидели Милюкова и Фондаминского. Тут есть доля правды: не соблюдена пропорция, и если какой-нибудь чудак у Вас великий человек, то Милюков — тем более! На днях с удовольствием читал статейку Гуля о Струве [224] , книгу которого не читал и не буду. Впрочем, некоторые его замечания о языке Струве — близки к придиркам. У С<труве>, по-видимому, дурной стиль, но это вовсе не то же, что грамматические ошибки. Ужасна цитата о Вермандуа — Алданове (как о пошляке). Это Струве взял из статьи Ходасевича, которую Алданов тому никогда не простил [225] . Зачем Гуль это опять вспомнил, особенно к юбилею?
223
Адамович в тот же день написал В.Н. Буниной письмо с извинениями (Переписка И.А. и В.Н. Буниных с Г.В. Адамовичем (1926–1961) / Публ. Олега Коростелева и Ричарда Дэвиса // И.А. Бунин: Новые материалы. Вып. I. М., 2004. С. 137–138).
224
Статья Р.Б. Гуля о книге Г.П. Струве «Русская литература в изгнании» была разгромной: «Недостатки ее настолько велики, что от положительной оценки книги приходится воздержаться <…> его регистрационная работа пестрит такой непонятной неполнотой и неряшливостью (я настаиваю именно на этом слове), что цена ей становится невелика. <…> От книги создается впечатление какого-то первозданного хаоса, из чего не родится ни инвентарь, ни тем более литературная критика. Самый же тяжкий недостаток книги — в ее плохом русском языке и невозможном стиле. <…> Для людей, проведших в эмиграции без малого сорок лет и знающих ее литературу и журналистику, эта книга — кривое и тусклое зеркало» (Гуль Р. О книге Глеба Струве // Новое русское слово. 1956. 23 сентября. № 15793. С. 8). В ответ Струве упрекнул Гуля в недобросовестных критических приемах, заявив, что тот в качестве неупомянутых в книге лиц перечислял эмигрантов второй волны либо общественных деятелей, в то время как книга посвящена только литературе, причем преимущественно первой волны (Струве Г. Pro domo mea (Ответ Р.Б. Гулю) // Там же. 7 октября. № 15807. С. 7). Излишняя резкость статьи отмечалась многими в эмиграции. Д.И. Кленовский в письме В.Ф. Маркову от 6 октября 1956 г. объяснял ее так: «…сразу же в глаза бросается общий злобный и враждебный ее тон. Несомненна ее “мстительная” подоплека, вызванная тем, что Г<леб> С<труве> вспомнил в своей книге сменовеховское прошлое Гуля, о котором он предпочитает не вспоминать» («…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952–1962) // «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-х гг. в переписке русских литераторов-эмигрантов. С. 150).
225
В рецензии на 68-й номер «Современных записок», открывавшийся главами из романа Алданова «Начало конца», Ходасевич писал: «Алданов никого не бичует. К бесчисленным Хлестаковым и Чичиковым обоего пола и разных столетий, им созданным, он подходит не только почтительно, но и любовно. При его воззрениях это естественно: нельзя же не уважать человека за то, что он переваривает пищу? Но когда Алданов строит психологические романы на материале героев, в которых главный и неизменный импульс есть пошлость, читатель ему инстинктивно сопротивляется, потому что не склонен до тонкостей разбираться в психологии пошляков, а главное — потому что им не сочувствует и даже их не жалеет, какие бы неприятности ни выпали на их долю. И сколько бы горестей ни пришлось испытать семье Кременецких или какому-нибудь Вермандуа, или Серизье — все это до читателя не доходит, потому что читатель их не любит и любить не может, не хочет. Вот тут-то литературный талант Алданова и разбивается об его собственный взгляд на человека» (Ходасевич В. Книги и люди. «Современные записки», книга 68-я // Возрождение. 1939. 24 марта. № 4176. С. 3). Г.П. Струве, похоже, и впрямь имел в виду этот отзыв Ходасевича, написав в своей книге: «Критика почти единодушно отметила такую блестящую удачу, как адвокат Кременецкий в “Ключе” и “Бегстве”, это законченное воплощение добродушного и симпатичного пошляка, но удаются Алданову и люди совсем другого склада, более похожие на него самого, вроде Вермандуа в “Начале конца”, на котором, впрочем, тоже есть легкий налет пошлости» (Струве Г. Русская литература в изгнании. Нью-Йорк, 1956. С. 271).
Ну, вот — это все дела и суета сует. Я опять в Манчестере, и опять впереди зима и тьма. Где ВЫ работаете и что делаете? Как здоровье и вообще молодая жизнь? Друг мой, не сердитесь на меня и не дуйтесь, а отвечайте подлиннее и поскорее. Общался я в Париже с Цетлиншей: ничего, довольно мило. А для «Опытов» еще ничего не сочинил, но сочиню. Физ [226] мне говорил, что из-за меня Зеньковский ушел из «Опытов» и взял статью о Вас. Это мне очень жаль. Но он не прав: кощунств в моей статье нет (и никогда не будет).
226
Физ Борис Юльевич (1904–1978) — инженер, общественный деятель. Увезен в эмиграцию подростком, жил в Германии, с 1923 г. во Франции. Основатель (1934) и президент компании «Orega». Участник Сопротивления. После Второй мировой войны генеральный директор компании «Супертон», вице-президент Синдиката радио-электрической промышленности (SIPARE), член совета директоров Национальной федерации электронной промышленности, член Совета Русского студенческого христианского движения (РСХД).
До свидания, шлю всякие чувства.
Ваш Г. Адамович
32
104, Ladybarn Road Manchester 14
26/I-57
Дорогой Владимир Сергеевич
Лежит у меня на столе Ваше письмо (как водится, без числа!), и я не знаю, ответил я на него? Кто кому писал последний? Это уже не в первый раз, и на всякий случай я, как Магомет с горой, делаю соответствующий жест.
Как Вы живете? Письма Ваши грустные, или, вернее, — хмурые. Отвечать на Ваши мысли о мировых событиях поздно, т. к. Вы едва ли помните, что и о чем писали. Признак одряхления: я ими все меньше интересуюсь — иначе как в плоскости обывательской, т. е. «дайте дожить спокойно». По-моему, все неуклонно и верно идет к катастрофе. Да и чем, кроме катастрофы, ход новой истории мог бы разрешиться? У Алданова есть где-то вопрос, который я запомнил: «будет ли 21-й век?» [227] Крайне сомнительно, и, во всяком случае, нельзя представить себе его содержания. У римлян были варвары, т. е. неизвестность, а у нас даже этого нет. «Tout est bu, tout est mange, plus rien a dire»? [228] , как у Верлена. Я завидую людям, которые находят в себе силу верить во Второе Пришествие. Только это было бы разрешением и выходом. Но вернее — ничего нет, ничего не будет, нечего ждать. Нет, я сам себя ловлю на мысли, что пишу по инерции вздор: не может быть, чтобы ничего не было, и, пожалуй, смысл всей истории, всей культуры, всего, именно в том, чтобы не дать этому чему-то погибнуть в ужасах пространства и времени.
227
Адамович неточно цитирует «Диалог о тресте мозгов» М. Алданова: «Вы совершенно уверены, что 21-е столетие будет?» (Алданов М. Ульмская ночь. Нью-Йорк, 1953. С. 234).
228
«Все выпито, все съедено, сказать больше нечего» (фр.). Из сонета Верлена «Истома» (1883) или, в переводе Б. Пастернака, «Томление».
Ну, простите — вдруг ни с того ни с сего расфилософствовался. Я часами (каждый вечер) сижу в комнате один, у печки, вот и думаешь о «проклятых вопросах», вместо Венгрии или речи Mr Икса. А в сущности ведь проклятый вопрос один: после печки — что дальше? (По Канту их три: Бог, свобода, бессмертие, — но это все то же самое.) Самый «проклятый» — в смысле мучительности — пожалуй, свобода, т. е. детерминизм.
Иваск мне пишет, чтобы я написал в «Н<овом> р<усском> с<лове>» об «Опытах» [229] , по желанию издательницы. Но это неудобно. Аронсон окончательно рассвирепеет и будет прав. Да «Опытов» я еще и не получил. Зато получил в конверте «Experiments» [230] пук стихов, по-видимому, это Биск [231] из Рильке, но сопроводительного листа нет. Об этом Биске мне писал Иваск, что это фаворит Цетлинши и что надо бы его отвадить. Я еще стихов не читал. Знаете ли Вы о нем что-нибудь?
229
25 января 1957 г. Адамович отвечал Иваску: «“Опыты” надеюсь вскоре получить. Но писать о них в “Н<овом> р<усском> слове”? Посудите сами, удобно ли это? Аронсон взбеленится и будет прав. М<ожет> б<ыть>, когда он напишет, я найду повод написать о чем-нибудь в дополнение или даже в возражение. Но пусть сначала появится его отзыв» (Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску (1935–1961) / Предисл., публ. и коммент. Н.А. Богомолова // Диаспора: Новые материалы. V. Париж; СПб., 2003. С. 496). Адамович о новой книге «Опытов» так и не написал, а рецензия Г.Я. Аронсона была опубликована два раза подряд в одной и той же газете — случай воистину уникальный. Неделю спустя после первой публикации (Аронсон Г. «Опыты», книга 7-я // Новое русское слово. 1957. 3 февраля. № 15926. С. 8) рецензия была напечатана повторно, с редакционным пояснением: «…так как многим читателям получить этот номер не удалось» (Там же. 10 февраля. № 15933. С. 8).
230
«Опыты» (фр.).
231
Биск Александр Акимович (1883–1973) — поэт, переводчик, с 1920 г. в эмиграции в Болгарии, затем в Бельгии, с 1942 г. в США, участник Кружка русских поэтов в Америке (Нью-Йорк), печатался в «Опытах», «Новом журнале», «Современнике». Подробнее о нем см.: Азадовский К. Александр Биск и одесская «Литературка» // Диаспора: Новые материалы. I. Париж; СПб., 2001. Вып. С. 95–142. О взаимоотношениях Биска с «Опытами» см. в публикациях: Журнал «Опыты» (Нью-Йорк, 1953–1958): Исследования и материалы / <Сост. О.А. Коростелев> // Литературоведческий журнал. М., 2003. № 17; «Мария Самойловна, не оставляйте “Опытов”!» (О прекращении журнала. По письмам из архива М.С. Цетлиной) / Публ., вступ. заметка и коммент. М. Пархомовского // Русские евреи в Америке. Кн. 1 (Русское еврейство в зарубежье. Т. 12) / Ред. — сост. Э. Зальцберг и М. Пархомовский. Иерусалим; Торонто; М., 2005. С. 187–208.
До свидания, cher ami. Рейзини я видел в Париже, во всем блеске, и был он крайне мил. Показывал мне «N<ew> Y<ork> Times», где пишут, что он во всем оправдан. Собирался он в Нью-Йорк, и если поехал, верно, Вы его видели. Для меня в нем есть шарм легкой и по-своему верной дружбы.
Пишите, пожалуйста. Если видите Кодрянских, передайте всякие чувства, самые искренние.
Ваш Г. Адамович
33
104, Ladybarn Road Manchester 14
2/XI-57
Дорогой Владимир Сергеевич
Опять я Вам целый век не писал, на Ваше последнее письмо вовремя не ответил! Там (Вы, вероятно, забыли) были рассуждения о Ремизове, с вопросом: почему Шекспира можно одобрять, при всех его выкрутасах, а Ремизова нельзя? Ну, на это надо бы ответить обстоятельно. Шекспиру за отдельные строки в «Гамлете» все навсегда простили (вроде «words, words, words» — которые, хотя по тексту являются издевательством Гамлета над Полонием, получили смысл и резонанс совсем другой), а Ремизов — дело другое. Я, в сущности, признаю все его достоинства, но мне казалось, что он «вне» Опытов, оттого я и разозлился. А кроме того, писал Иваску сразу после разговора с Г. Ивановым [232] (entre nous, он дурак, но этого никто не должен знать), который тоже что-то пролепетал в «Оп<ытах>» о Ремизове [233] и уверял меня, что это «единственный великий писатель современности». Ну, все это — древняя история, и конечно, я был не прав. Кстати, вышли ли эти «Опыты» наконец — или нет?
232
Адамович писал Иваску 22 августа 1957 г., на следующий день после посещения Г.В. Иванова: «Я не могу примириться с превознесением Ремизова и всей его бесстыднослащавой и фальшивой подделки под поэзию. <… > Ремизов — знамя, символ фальши, а Вы не замечаете своего же собственного ужасного признания, соглашаясь со мной, что он “мошенник”: “Да, но наш мошенник” (и еще Вы подчеркнули “наш!”). Ведь то-то и ужасно, что наш!! К другим мошенникам я равнодушен, мне до них нет дела. А от этого у меня сводит скулы и тошнит. <…> Мне очень жаль, что Вы на этот раз не посоветовались с Варшавским, с которым, кажется, совещались прежде. У него на все это есть и слух, и чутье» (Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску (1935–1961) / Предисл., публ. и коммент. Н.А. Богомолова // Диаспора: Новые материалы. V. Париж; СПб., 2003. С. 502–503). 26 августа 1957 г. Адамович о том же сообщил И.В. Чиннову: «Иваску я третьего дня написал едва ли не самое злое письмо в моей жизни — по поводу возвещенного им превознесения Ремизова (Пожалуйста: все, что я пишу о Ремизове — между нами. Я не хочу, чтобы он думал, что к его 80-летию я хочу ему вредить. Пусть чествуют!) в следующей книжке “Опытов”. Не могу с этим примириться, хотя лично против Р<емизова> ничего не имею. Это — сдача всех позиций, измена, предательство того облика поэзии, который — мне казалось — в “Опытах” мало-помалу проступал. Это восхваление поэзии-лжи, поэзии-лукавства, всего, что мне отвратительно, сколько бы ни было за ней таланта. И, кроме того, это поддержка всех обманутых Ремизовым модернистических дураков. Я Иваску почти написал отказ от дальнейшего участия в журнале и все думаю, надо ли это сделать публично, с объяснением причин. Если боюсь этого, то исключительно потому, что боюсь саморекламы и какой-то неуместной “принципиальности”, которую трудно было бы объяснить» (РО ИМЛИ. Фонд И.В. Чиннова).
233
В поздравительном блоке материалов под общим названием «Алексею Михайловичу Ремизову ко дню его восьмидесятилетия» (Опыты. 1957. № 8. С. 126–130) между статьями В.В. Вейдле и В.Ф. Маркова была напечатана неозаглавленная заметка Г.В. Иванова.
Меня слегка одолевает Ваш друг Яновский с просьбой (отчасти с требованием) написать о его «Челюсти», когда она выйдет [234] . Я обещал и напишу, но мне «Челюсть» эта совсем не нравится. Впрочем, я не всю ее еще прочел. Он ругается на Достоевского, а это, в сущности, разжиженный вариант «Записок из подполья». Вот Андреев — «Трудные дороги» [235] — мне очень нравятся. Есть страницы замечательные и тон совсем верный.
Сейчас я уже почти месяц как в чудном Манчестере. В Париже все те же мерзости запустения, оживляемые лишь Маковским, который в 80 лет стал кипучедеятелен и болтлив. Да, еще Померанцев [236] , коего Вы возвели в восходящие звезды. Представьте себе, что мои кисловатые замечания о Фондаминском [237] вызвали общее удивление. Вишняк мне прислал письмо об этом, и в Париже тоже люди (по слухам) говорили, что «как можно!», «такой великий человек» и т. д. Вишняк уверяет, что его и Мережковские считали великим. А я хорошо помню, что они о нем говорили (она), а теперь мне Вера Ник<олаевна> рассказала, что о нем говорил Бунин. Конечно, они были не во всем правы, но «aux morts on ne doit que la verite» [238] (это слова Вольтера, в сущности верные, хотя и жестокие). До свидания, дорогой друг В<ладимир> Сергеевич. Где Кодрянские? Я хотел написать Нат<алье> Владимировне, но не знаю, в Нью-Йорке ли они.
234
Повесть B.C. Яновского «Челюсть эмигранта» печаталась в «Новом журнале» (1957. № 49–50) и к концу года вышла отдельным изданием (Нью-Йорк, 1957). Рецензия на книгу была опубликована месяц спустя: Адамович Г. «Челюсть эмигранта», повесть В. Яновского // Новое русское слово. 1957. 8 декабря. № 16234. С. 8.
235
Андреев Геннадий (наст, имя и фам. Геннадий Андреевич Хомяков; 1909–1984) — литератор, журналист. После окончания средней школы в 1926 г. работал в газете, в 1927–1935 гг. находился в заключении. В 1942 г. в Крыму попал в плен, жил в Германии, член НТС, секретарь ЦОПЭ, член редколлегии, а затем редактор (с 1962 г.) альманаха «Мосты» (Мюнхен, 1958–1970), позже переехал в США. Его книга «Трудные дороги» печаталась в «Новом журнале» (1955–1957; № 42, 44, 47, 49), затем вышла отдельным изданием (Мюнхен, 1959).
236
Померанцев Кирилл Дмитриевич (1907–1991) — литератор, журналист, мемуарист. С 1920 г. в эмиграции в Константинополе, с 1927 г. в Париже. В годы Второй мировой войны участник Сопротивления, сотрудник «Русской мысли».
237
Фондаминский Илья Исидорович (псевд. И. Бунаков; 1881–1942) — общественный деятель, член ЦК партии эсеров, в эмиграции публицист, редактор, организатор многих общественных начинаний русского Парижа. На квартире Фондаминского (130, Авеню де Версай) собирался религиозный кружок «Православное дело», «Новый град», «Круг» (с 1935 г.), «внутренний “Круг”» (с 1938 г.), младоросский «круглый стол», Пореволюционный клуб Ширинского-Шихматова и др. Адамович писал о нем, в частности, в статье о книге Варшавского (Адамович Г. О христианстве, демократии, культуре, Маркионе и о прочем // Новое русское слово. 1956. 25 марта. № 15611. С. 8). О «кисловатых замечаниях» см. ниже примеч. 256.
238
О мертвых ничего, кроме правды (фр.).
Между прочим, моя анти-ремизовщина смягчается и умеряется ее pro-ремизовщиной. Но это — совсем другое дело, и, будучи сказочницей, нельзя больше всего любить серную кислоту, как я.
Буду ждать письмеца. Что Вы делаете, как живете, где работаете, т. е. зарабатываете на жизнь?
Ваш Г. А.
34
104, Ladybarn Road Manchester 14
26/I-58
Дорогой Владимир Сергеевич