Тут были таджики, узбеки, евреи, цыгане, русские человеки…

Еще недавно они назывались “советскими людьми”, но вот за одну ночь, когда Таджикистан объявил себя свободным, — явилось вавилонское разделенье, кишенье людей и народов…

Суфий Ходжа Зульфикар говорит: “Бог знает один язык, а дьявол знает все языки… Любовь говорит на одном языке… А ненависть — на всех языках…”

И вот заговорили все языки…

И встали все заборы, все стены, все языки меж людьми…

О Боже…

Воистину, миром правят Слова…

Слова могут быть истинными и лживыми…

Вот нынешние коммунисты, ратующие за равенство людей и клеймящие властительных воров, на деле являются истинными демократами, а демократы, бесы, вновь ограбившие, как в 1917 году, народ, конечно же, являются новыми коммунистами-большевиками… Однако, они находчиво называют себя антикоммунистами!.. И многие верят им… Волки пришли в овечьей шкуре… Большевики пришли в шкуре демократов…

Вот она — игра шальных, кривых слов…

Поистине — “Вначале было Слово”!

Прав поэт: “Словом разрушали города!..” И империи!..

И Слово правит миром… Только Оно!..

Господь правит миром чрез Слово Истины!..

Но вольный безбожный человек искажает Его…

Есть древляя сладость во лжи…

И многие человеки любят сладость эту…

И…

…И вот нехотя, сыро, дремуче, плакуче, раздирающе горит моя глинобитная кибитка. Её ночью подожгли любители лжи… Облили бензином и подожгли…

Моя матушка прятала в кибитке и раненых: она не делила их на коммунистов и демократов…

У них были одинаковые страждущие тела, и раны в телах, и души были страдающие, одинаковые…

И только слова, идущие из их уст утихающих, были разные…

Таджики почитают старших и мудрых, и они почитали матушку мою во днях, но не ночью, но в гражданской войне нет старших и мудрых.

И нет дней, и ночей, и нет Бога, а есть дьявол убиенья…

И вот ночью слуги дьявола подожгли кибитку с ранеными…

Кибитка глинобитная неохотно горела, и моя умелая, быстрая матушка успела вынести всех раненых во дворик-хавли.

А потом она стояла и в ночи глядела на свой горящий дом, который пережил великую войну и великого во пролитой крови Тирана Сталина, но не пережил бесов-воров-демократов…

О Боже!.. Матушка, зачем? зачем? зачем?..

Я как бы наяву вижу свою горящую кибитку и мою мать близ неё…

Вот она стоит и глядит на огонь…

Но потом она вспомнила, что в огне остались её рукописи-черновики Таджикско-русского словаря, который она собирала всю жизнь свою, страстно и очаровано кочуя по мирным, лазоревым, гостеприимным, святым таджикским кишлакам, где теперь вместо неё бродила древняя цыганка-смерть… да не с ветхой косой, а с автоматом Калашникова, собирая свой необъятный урожай и свой нищий словарь: у Смерти словарь из одного слова: “смерть”…

Но матушка, не задумываясь, закрыв лицо руками, как будто это могло помочь, бросилась в горящую кибитку.

И вынесла слегка обгоревшие рукописи и радостно улыбнулась: “Успела! Успела! Успела!.. Тут все богатства таджикского великого языка!..”

Она успела спасти рукописи, но и успела надышаться невозвратимо огнем, и опалить горло и легкие насквозь, намертво…

Она тут же, во дымном моем дворике, в нашем дворике, где далеким, вечным, неупиваемым медовым летом я спал на железной кроватке и где её ночное лицо в звездах плыло, витало, любило надо мной, — она тут же тихо опустилась на землю горячую от близкого пламени, и тихо, улыбчиво померла… преставилась… отошла к тем звездам…

Еще она спасла от огня мою детскую обгорелую подушку, которую я потом забрал в Москву…

…Матушка! Матушка! Зачем спасать из огня рукописи, когда в огне горят человеки…

Иль Слово выше человеков?..

О Боже!..

Опять я не знаю, не знаю… не ведаю…

Опять доселе я наяву вижу тот горящий дом и матушку мою, хлопочущую близ него…

О Боже…

Этот дом вечно будет гореть и матушка вечно будет стоять близ него…

Я не успел тогда из-за войны…

И только через несколько дней на военном самолете я прилетел с Памира в Душанбе, чтобы забрать матушку свою и похоронить её на Серафимовском кладбище в её родном Ленинграде, где она родилась и где завещала похоронить её рядом со своими родителями… моими дедом и бабкой, которые погибли от голода в ленинградскую блокаду…

Я не успел…

…И вот я сижу в родном дворике-хавли своём около еще тлеющего пепелища своего и не знаю, как отвезти матушку свою на аэродром, откуда военный самолет улетает в Москву, и я договорился с летчиками о том, что они возьмут нас…