— Я, князь московский, в город свой вас веду, там разбираться будем, кто в чем виновен. Каждый по за­слугам своим получит, — оглядев притихших бродней, сказал он громко, — ежели на ком крови нет и кого грех невелик, тот вину сможет работой искупить. Строится Москва. Есть где руки делом занять!

Василько, мигом очутившись рядом с князем, что-то сказал ему на ухо, и дружинники, давно ожидавшие княжеского приказа, быстро заняли свои места в по­ходном строю. Правда, теперь некоторым из них выпа­ла доля сопровождать плененных бродней, другим на­до было вести в поводу захваченных у них лошадей. Третьим предстояло проделать обратный путь до горо­да, взгромоздившись на мешки с зерном. Аким, пере­считав сани, припрятанные грабителями в леске за из­бушками, был несказанно обрадован — не хватало лишь одних — и строго настрого предупредил, чтобы дружинники, не дай Бог, не заснули в дороге, пообе­щав, что сам лично будет проверять их.

— До метели бы добраться, — глядя на небо, сказал посадник.

— Не успеем, — хмуро ответил Потап, — но вот до темноты выйти к большой дороге — это, пожалуй, еще сможем.

Василий Алексич согласно кивнул и, с трудом взгромоздившись на коня, присоединился к дружинникам, направившимся к лесу, к хорошо видной широ­кой тропе, по которой отряд князя добирался до логова бродней.

Вскоре отряд растянулся по лесу. Князь ехал где-то далеко впереди. Оттуда иногда доносился громкий хо­хот, и приотставший посадник тогда тоже улыбался, понимая, что у князя сегодня есть хороший повод для радости. Василий Алексич, как и все, был рад поимке разбойников, но в этом небольшом походе неожиданно понял, что ему — как ни горько признаться — уже трудно во всем быть на равных с молодыми боярами, окружающими князя.

Посадник все так же устало покачивался в седле, переговаривался с Акимом, который часто посматри­вал назад, чтобы увидеть, не отстают ли отбитые у бродней сани с зерном, когда мимо проскакал один из тех дружинников, что двигались в хвосте отряда, под­гоняя пеших пленных. Поравнявшись с посадником, он на мгновение придержал коня и на ходу сообщил: «Бродни еле ползут! С ними и до утра не дойдем!» По­садник понимающе кивнул, а дружинник тем време­нем уже мелькал где-то впереди. «Что ж теперь делать, не оставлять же их под охраной в лесу? — задумался посадник. — И верхом нельзя, хоть и кони есть. Вот ведь обуза!»

Он еще провожал взглядом гонца, когда где-то сза­ди послышался странный шум, и через мгновение раз­дались крики. Не раздумывая развернув коня, посад­ник тут же и погнал его рысью, на ходу доставая меч из ножен. Чутье не подвело старого воина. Быстро мино­вав остановившиеся на тропе сани и опередив дружин­ников, которые, побросав вожжи, спешили в том же направлении, что и он, Василий Алексич увидел на снегу распластанное тело княжеского дружинника, g нескольких шагах от него пытался подняться с зем­ли тот самый отрок, которого Тихон утром обучал сек­ретам своего мастерства. Отступив к заснеженным елям, несколько бродней с ужасом в глазах наблюдали за тем, как пытаются скрыться в молодом ельнике их товарищи, за которыми с обнаженными мечами проби­раются дружинники.

— Эй, Коста, поспешай! Али свобода не дорога? — раздался хриплый голос.

Посадник закрутил головой, пытаясь определить, откуда он доносится, успел заметить, как шелохну­лись в стороне склонившиеся до самой земли еловые лапы, и направил туда коня.

— Ну, как знаешь! Прощевай, Коста! — донеслось от высокой ели, к которой спешил посадник. Однако достичь ее ему было не суждено.

Что-то острое пронзило плечо, все помутнело перед глазами, и посадник, выронив меч, ткнулся лицом в черную жесткую гриву.

На лицо, обращенное к небу, сыпались колкие сне­жинки, снег забился за ворот, затылок погрузился в мягкую холодную перину. Василий Алексич не ви­дел, как подбежали дружинники, склонились над ним. До его сознания откуда-то издалека доносились гулкие голоса, но слов он не понимал и с каждым мгно­вением все сильнее ощущал холод, охватывающий те­ло. Потом он почувствовал, как по жилам заструилось тепло, а острая боль, пронзившая лопатку, стала по­степенно слабеть. Замутненное сознание на короткое время прояснилось, он вновь стал различать знакомые голоса и, сделав усилие, — будто преодолевал чье-то сопротивление, — открыл глаза. Склонившиеся над ним дружинники облегченно вздохнули.

— Напугал ты нас, Василий Алексич, — как мож­но бодрее проговорил сотник, наклоняясь к распрос­тертому на снегу раненому.

Посадник в ответ попытался что-то сказать, но губы не слушались, он лишь как-то криво улыбнулся и опустил отяжелевшие веки. Однако увиденный им добрый взгляд Василька, полный смятения, граничив­шего с отчаянием, заставил старого воина, несмотря на одолевавшую его слабость, усилием воли вновь от­крыть глаза. Теперь рядом маячило бородатое лицо Потапа, а за ним мелькнул черный силуэт княжеского коня, и тут же посадник услышал голос самого Михаи­ла Ярославича.

— Жив остался. Это — главное! — говорил он ко­му-то.

— Вот и ладно, вот и хорошо, ты уж пока потерпи, Василь Алексич. От раны твоей боли много, но ведь ты живой! Сейчас Потап вытащит застрявшую стрелу, что боль тебе причиняет, и сразу на поправку поедешь! — успокаивал сотник и, заметив, что веки у посадника снова опускаются, торопливо добавил: — Не сомневай­ся, обидчик твой наказан, его меч достал. — До посад­ника издалека донесся его шепот: — Потерпи чуток, потерпи.

Тем временем Потап вытащил из ножен острый клинок, а из мешочка, который висел у него на шее, достал крохотный узелок, положил все на тряпицу, расстеленную на снегу рядом с раненым, и сам скло­нился к нему. Едва заметным движением он обломил оперенье стрелы и, повернувшись к сгрудившимся во­круг дружинникам, двух позвал на помощь. Втроем они несколько мгновений колдовали над недвижным телом, потом до окружающих донесся слабый стон, и в тот же миг Потап откинул в сторону окровавленную стрелу и проворно схватил свой заветный узелок.