Редкий собачий лай разлился по селу, оповещая его обитателей о приходе непрошеных гостей. Захар уже давно поджидал возвращения княжеского отряда. Ко­нечно, если ему удалось разыскать бродней, то он мог направиться к Москве и по какой-нибудь другой доро­ге, но старик был почти уверен, что снова свидится с князем.

Так оно и случилось. Едва забрехал первый пес на самом краю села, как Захар с сыновьями уже снял все запоры с ворот, вышел на улицу и стал вглядываться в снежную круговерть.

Гости, засыпанные снегом, с красными обветрен­ными лицами, не замедлили появиться. Конные, ос­тановившись у самых ворот, пропустили вперед сани, а потом въехали и сами, враз заполнив широкий двор. Не тратя время на разговоры, несколько чело­век, схватившись за шкуру, на которой лежал в санях раненый, внесли его в дом. Оставляя на широких по­ловицах мокрые следы, пронесли его в небольшую горницу.

Захар лишь словом перекинулся с Потапом и куда-то исчез. Появился он через некоторое время, поддер­живая под локоть сгорбленную старуху, лицо которой напоминало кору старого дерева.

Князь хотел было что-то объяснить Захару, но тот лишь рукой махнул и сказал спокойно:

— Ты, Михаил Ярославич, не сомневайся. Все, как надо, сделаем, чай, не впервой. Отдыхай с дороги, сей­час и стол накроют, — добавил старик, и не успел князь что-то сказать, как хозяин словно растворился в сумраке сеней.

Михаил Ярославич и сотник прошли в горницу, где на лавке у стены лежал на спине раненый, над кото­рым склонилась горбунья. Потап в одной руке держал ярко горящую лучину, а другой подавал старухе ка­кие-то снадобья и зорко смотрел за ее скрюченными коричневыми пальцами, порхающими над темной ра­ной. Старуха что-то пошептала тонкими губами, влила в приоткрытый рот посадника какое-то зелье и испод­лобья взглянула на своего помощника. Потап тут же повернул голову, посмотрел на сотника и кивком подо­звал его. Вместе они повернули грузное тело на бок. Сотник, который успел заметить лишь большое темное пятно, расплывшееся по разорванной рубахе посадни­ка, быстро отошел к печи, у которой стоял князь, неот­рывно следящий за всем происходящим.

Старуха еще некоторое время продолжала колдовать над раненым, а потом уступила свое место Потапу. Тот ловко перевязал рану, туго перепеленав грудь посадни­ка. Сделав свое дело, старуха, повернувшись к образам, помолилась, беззвучно шевеля губами и крестясь кост­лявой рукой, а потом засеменила к двери. Проходя ми­мо князя, она чуть склонила голову пред ним, глянула снизу темным бездонным глазом и вышла прочь.

— Вот и все, — сказал угрюмо Потап.

— Что все? — разом спросили князь и сотник.

— Спать долго будет, силы накопит, а потом на по­правку пойдет, — проговорил Потап как-то неохотно и, видя немой вопрос в глазах собеседников, милости­во добавил: — Кость стрела пробила. Долго заживать будет. Но он еще силен. Выдюжит.

— Весть добрая, — кивнул князь, — теперь, когда все разрешилось, можно и отдохнуть.

— А трапеза? — неожиданно вырвалось у сотника.

— Тебе бы, Василько, только брюхо набить, — впервые за долгое время улыбнулся князь, — ну да ладно, может, ты и прав. Хозяин тоже что-то про стол накрытый говорил.

— Да–да, гости дорогие, отведайте угощений наших скромных, а потом и почивать можно, — ответил невесть откуда появившийся Захар.

Хозяин провел гостей в ту же большую горницу, где князь ночевал накануне. На столе в горнице, в плетеной корзинке, высились румяные пироги, рядом в плоском блюде было уложено несколько жареных рябчиков. Михаил Ярославич присел к столу, прикрыв глаза, втянул воздух, пропитанный ароматами, исходящими от горячей дичи, ковшиком зачерпнул сыты и, ухватив пирог, откусил от него большой кусок. Князь чувствовал, что проголодался — ведь с самого утра маковой росинки во рту не было, — но есть почему-то не хотелось. Сотник тем временем разделывался с горячим рябчиком. Михаил Яросла­вич доел пирог, не ощущая его вкуса, выпил сыты и, не притронувшись к дичи, поблагодарил Захара за угощение и поднялся из-за стола. Сотник, поспешно дожевывая пирог, последовал его примеру.

— Ты, Захар, не обессудь, не до угощений мне нынче что-то и не до разговоров. Будет еще время, по­беседуем, — проговорил князь устало, — спасибо тебе, что сына со мной отправил, помог он мне… да и Васи­лию Алексичу пособил. Завтра поутру в Москву отпра­вимся. А теперь почивать пора.

Спозаранку, как и было договорено, к городу в со­провождении шести десятков дружинников, возглавля­емых сотником, отправились груженные зерном возки. Впереди двигались сани, в которых, укрытый медвежь­ей шкурой, лежал посадник. Он с интересом наблюдал, как проплывают мимо огромные ели, опустившие до са­мой земли отяжелевшие от снега ветви, разглядывал бе­лую от инея морду каурой лошаденки, без особых уси­лий тащивших тяжелогруженые сани, потом, повернув голову набок, пытаясь спрятать лицо от снежной пыли, засыпавшей сани, он стал разглядывать выщербленные жерди, за которыми быстро мелькали сугробы с торча­щими во все стороны тонкими ветками.

Снег все сыпал и сыпал. Посадник вытащил из-под шкуры руку, смахнул белое крошево с усов и бороды, провел ладонью по векам и натянул шапку почти на са­мые глаза.

— Как ты, Василий Алексич? Живой? — услы­шав, что посадник зашевелился, спросил возница, по­вернувшись вполоборота.

— Живой, — услышал он слабый хриплый голос.

— Вот и хорошо, — громко проговорил возница, стегнув лошаденку, а потом снова повернулся и, слег­ка нагнувшись, бодро сообщил: — Скоро уж дома бу­дем. Там на поправку быстро пойдешь!