— Надо жить как-то иной, — говорил в такие вечера Деймон, хмурясь и совсем закрывая лохматыми бровями глубокие орбиты глаз. — Я много понял вас, русски.

«…Оказывается, плохо понял», — вздохнул Примаков.

— Как Захари? — поинтересовался Деймон.

Оторвавшись от невеселых дум, Примаков ответил:

— Жив, здоров. Можете поговорить, он тут рядом.

Евгений Николаевич горько улыбнулся, догадавшись, почему Деймон вспомнил Кочаряна. Во время войны Захарий служил на том же аэродроме, заведовал маслогрейкой. У него получали очищенное и подогретое масло и наши и союзнические авиаспециалисты. Каждый раз, когда за смазочным приходили союзники, Кочарян, бывший учитель английского языка, напоминал:

— Масло берете, а про второй фронт и не думаете.

А какому-то механику однажды просто-напросто отказал в выдаче смазочного, предупредив самым серьезным образом:

— До тех пор, пока ваш десант не высадится в Европе, с бидоном не появляйся.

Американский механик пытался уверить, что от него-де решение таких стратегических проблем не зависит. Захарий, однако, настоял на своем: выпроводил посетителя ни с чем.

Тот пожаловался своему летчику — Деймону. Эдгар, пригласив с собой Примакова, пошел изъясняться к «масляному королю», как величал Кочаряна весь аэродром. Деймон говорил с Захарием, как с представителем нации, Кочарян держался достойно и был действительно похож на дипломатического представителя: замасленная куртка отливала шелковой чернотой фрака, а короткий белый передничек напоминал накрахмаленную манишку. Он деликатно заявил Деймону:

— Я же не сразу принял такие радикальные меры, а предупредил заранее, мол, глубокоуважаемые сэры, поторапливайтесь со вторым фронтом, а то останетесь на бобах, то есть без масла. Вижу, на мое коммюнике никакой реакции, ну я и вынужден был поставить ультиматум.

Примаков смеялся от души. Захарий говорил таким серьезным тоном, что Эдгар вынужден был виновато заверить:

— Отхроем вторы фронта. Немножхо опождать.

— Хорошо, верю, — недоверчиво согласился Кочарян. — Только поторапливайтесь.

— Понимат, — преданно поклонился Деймон, а выйдя из маслогрейки, громко рассмеялся: — До чехо наивны малы.

Прервав нить воспоминаний, Примаков обратился к комдиву:

— Товарищ генерал, разрешите пригласить Кочаряна. Он тоже знаком ему. Да и язык английский знает.

— Пожалуйста.

Через две минуты Кочарян вырос в дверях. От неожиданности остановился на пороге. Вместо того чтобы представиться генералу, долго и молча смотрел на бровастое лицо Деймона и лишь потом доложил комдиву о прибытии. И сразу, кивнув через плечо, неофициально добавил:

— Вроде где-то эту физиономию видел. А вот где, хоть убей, не припомню.

— Говорит, ваш хороший знакомый, — сказал комдив.

— Мой? — На лице Захария было написано такое изумление, будто его заподозрили в постыдном. Он вновь взглянул на Эдгара, и тот протянул длинную сухую руку:

— Страхстуйте, масляна король…

Ошеломленный Кочарян взглянул в упор на знакомого незнакомца и, угадав в нем давнего дипломатического посредника по масляным делам, удивленно воскликнул:

— Ты смотри, запомнил, сукин сын! — И тут же обратился к комдиву: — Разговор окончен, товарищ генерал. Чем прикажете заняться?

— Нет, разговор не окончен, — возразил комдив и, приглаживая рукой мягкий чуб, встал из-за стола. — Присаживайтесь. С вашей помощью будем вести объяснение. Говорят, вы хороший дипломат. Да и языком английским владеете. Вот чернила, бумага…

Захарий незамедлительно занял место за столом. Ближе пододвинул чернильницу с бумагами, пресс-папье, задумчиво почесал ручкой сросшиеся у переносицы брови.

Примаков, стоявший до этого молчаливо у двери, плечом оттолкнулся от косяка и подошел к Деймону. Тот обрадовался, доверительно зашептал:

— Понимаешь, Евхена, не везет жизнь… Тако планида, — и его желтоватое лицо страдальчески сморщилось, — это у вас ховорят: доброго ожидать, а недобро сам придет.

Примаков молча отошел к окну.

Эдгар с мрачным интересом рассматривал собственные пальцы и отвечал почти неслышно, с подчеркнутым страданием. Кочарян с неотступной точностью, с которой привык трудиться у самолета, записывал каждое произнесенное слово допрашиваемого. Комдив ставил перед Деймоном вопрос за вопросом. Временами их взгляды встречались, вступали в единоборство.

Примаков прислонился горячим лбом к стеклу. Костлявая ветка акации царапала стекло. В луже, еще не выпитой суховеем, купались воробьи; в воздухе клубились брызги. Ветер почти утих. Тучи, будто размытые дождем, сползали за горизонт. Бетон взлетно-посадочной полосы уже высох и, нагретый жарким последождевым солнцем, казалось, ждал взлета истребителей.

— Разрешите выйти покурить, товарищ генерал, — попросил Примаков.

— Откройте окно и курите здесь, — комдив посмотрел на подполковника долгим, понимающим взглядом. Подошел, взял за локоть.