Погодина на одном дыхании не прочтешь. Не потому что скучно, а потому что ощущение такое, будто при тебе штрихами, взмахами, паузами и страстными нажимами на перо, пишется Бытие. Долго это выдержать невозможно, приходится делать передышку. И в вынужденные минуты отдыха понимать, что дважды в одну и ту же «Реку» не войдешь. Она все равно останется всякий раз новой. С омутами и мелями. Потому что ее вечное изменение предусмотрено писателем-художником и героем-художником. Василий Егоров, разведчик и творец, мятущаяся личность, увалень и юркая птица, тоже знает, что ничего постоянного нет, и вся жизнь человеческая есть неизменное состояние перехода из будущего в прошлое, из прошлого в будущее. И поэтому появляется в повестях одноименным, однофамильным, но, безусловно, иным. Творящим свое бытие и окружающих сиюминутно. Его нельзя назвать персонажем, это — олицетворение Судьбы, многоликой, но сложившейся в книге в один узнаваемый образ. Конечно, Творца. А потом уже солдата и романтика, мальчишки и старца — одновременно.

Война настолько тесно переплетена с жизнью Василия Егорова, что он представляется ее носителем. Вернее, носителем своей, субъективной правды о ней. И самое болезненное, война в этой реке бытия никогда не поменяет течения. Она, пожалуй, замрет на дне огромным валуном. И, плывя, в суровых водах с Василием Егоровым, ты непременно ткнешься в ее зловеще нависший бок. И это самая сильнодействующая из пилюль художественного воздействия.

Я бы назвала прозу Анатолия Белинского правильной и вложила бы в это определение собственную ассоциацию со школой. В любом классе есть надежный мальчик-умница, чья «пятерка» за сочинение стабильна. В его, неважно маленьких или больших опусах, присутствует неизменная грамотность, верное следование историческим фактам, умеренная фантазия. От такого отличника не дождешься подвоха в виде вдруг вырвавшегося междометия. И в какой-то степени это утешает, потому что напряженные нервы — это не всегда удовольствие для организма.

Я отношусь к «отличной» прозе Анатолия Белинского также как задерганная юными модернистами учительница русского языка и литературы: я на ней отдыхаю. Именно потому, что она не подсовывает уставшему мозгу никаких интеллектуально острых камней. Эта проза журчит ручейком рядом, оставляя после себя легкое, приятное воспоминание.

И, пожалуй, еще одна характерная деталь: автор, будучи действительно добросовестным человеком, старается соблюсти в произведении точность хронологическую и бытовую. С усердием первого ученика. Замечательно это, прежде всего, тем, что сохраняется достоверность исторического существования персонажей. Словно читаешь роман в фотографиях. Тона черно-белые, но вся картинка в целом — определенный пласт жизни и времени. Причем, картинку эту рисует рука намеренно отстраненная: «я только повествую, а относится к происходящему предлагаю тебе, читатель» («Хлеб этих лет»). И читатель, в силу собственных возможностей и способностей, добавляет тот или иной оттенок в происходящее на страницах. Должно быть, это не самый плохой способ воздействия на читательскую душу, поскольку она, будучи самостоятельной в выборе отношения к событиям, предложенным автором, становится будто окрыленной. Ей доверяют и это важно. И значит, она готова к будущим диалогам. Что не менее важно уже для автора.

У романа есть все шансы стать неоднократно читаемым и даже «зачитанным». Притом, что тема выигрышна: Григорий Распутин и семья последнего императора России, автор сумел не ужать ее до предела народной сплетни, а развернул широко, вольно и вышел на уровень, фактически, психологической драмы. Соблюдение хронологической последовательности событий, проникновение в, казалось бы, недоступные исторические потайные дверцы, — все это придает повествованию непобедимый привкус «свежего барашка». Словно пребываешь в прошлой и одновременно настоящей реальности. Незабываемое чувство! «Три черных омута» настояны на хорошей, тщательно подобранной исторической фактуре и на сильном, художественном чутье автора.

Что еще немаловажно: в романе нет ни одного мерзавца. Автору удалось при соблазне подыграть, увы, пониженному вкусу публики, все-таки оставить за собой право быть объективным. В романе прослеживается попытка уйти от опрометчивых оценок и представить ситуацию такой, какой мог бы ее увидеть мудрый очевидец. Подлинно человеческим можно назвать отношение автора к собственным персонажам: ни один из них не подвергнут пытке пребывания в литературной самодеятельности. Более того, могу смело утверждать, что ощутила сквозь буквенную паутину чувство трепетное и взволнованное к истории страны. Почти осязаемую привязанность к ней. И только поэтому хочется перечитать роман снова.

Чем хороши воспоминания? Пожалуй, авторским желанием зафиксировать действительность детства, юности, зрелости и оставить ее такой, неприкосновенной, для потомков. Мемуарная проза Ивана Сабило — своеобразное посвящение времени. Впрочем, стоит отметить тот факт, что в хронологически выверенном повествовании фигура главного героя, то бишь автора, занимает место не в последнем ряду. В этом есть преимущества, и основное из них: время воспринимается сквозь авторскую призму. Самое примечательное, что Сабило сумел избежать излишней художественности, предоставляя читателю просто путешествовать вместе с юностью, молодостью, зрелостью героя. «Открытый ринг» не отягощен, если можно так выразиться, ненужной экспрессией. Здесь каждая встреча подана в том первородном состоянии, в котором она произошла десять-двадцать-тридцать лет назад. Право осмысливать дано самому читателю. Такое впечатление, что автору важнее запечатлеть именно фактическую сторону дела, а не эмоциональную. Плюс в этом или минус, судить читателю. Иван Сабило предложил каждому, кто возьмет книгу в руки, «открытый ринг» своей жизни. Кто-то может уйти, недосмотрев, а кто-то и останется.

Что приятно поразило, так это следующее: молодость сентиментальна. Как бы ей не навязывали склонность к прагматизму, она остается чувствующей и способной плакать от жалости к своим героям. И, кстати, также в тоске по герою слышен ее нескрываемый, юношеский стон. Вполне вероятно, что когда-нибудь он, наконец, примет осязаемые литературные формы, а пока большинство произведений, особенно, прозаических, имеют сходство с сырой глиной. Кое у кого из данного материала получилось что-то вроде прозаической «свистульки», но для того, чтобы покинуть ярус «забавы», безусловно, требуется время.